С-300 8 Жалоба Опубликовано: 13 марта, 2016 МАТВЕЙКИНЫ ОПЯТА. Разорили сатрапы берлогу, Выгнав в холод косматого мишку. Звери встали ему на подмогу - Греют ртами замёрзшую шишку. Каждый зверь перед ним распинается – Что ж поделать – хозяин тайги! Коль в морозы хозяин шатается – Ты уж ртом и дуплом помоги! Налови ему пчёл медоносных, Любит он ароматный медок! Наебнёт два бочонка, а после Будь уж добр, подставляй свой задок! И за что им такая забота? Пол зимы ублажать его ртом?! А ответ здесь один – Неохота, Чтобы стал тот медведь шатуном… Егерь открыл глаза… Была ночь, над головой качаясь, шумели сосны, и рожок молодого месяца серебряной лодочкой плыл в океане их тёмной хвои. Плотный овчинный полушубок был разорван в клочья, и егеря била крупная дрожь. Левый глаз плохо видел, из-за закрывающей его сверху брови, свисающей на клочке кожи. Борис кое-как поднялся, подобрал вмятую в снег шапку, и качаясь дошёл до ближайшей валежины. Присев, он со стоном приладил лоскут кожи на место, и зафиксировал, надвинул на лоб шапку. Отрешённо оглядевшись по сторонам, и сунув руки в карманы, он нащупал там сигареты и спички, с удовольствием закурил, и жадно вдыхая табачный дым, пытался вспомнить, что всё это значит, и что же с ним произошло? Но мысли отчего-то не шли в гудящую как улей, раскалывающуюся на части голову… Хуже того, он не помнил, как он сюда попал, кто он, почему находится в столь ужасно-плачевном состоянии, и за что ему всё это ниспослано сверху!? Докурив сигарету, и немного придя в себя, Борька, кряхтя, поднялся с валежины, и заковылял к тому месту, где лежал ещё несколько минут назад. Насколько было видно в призрачном лунном свете, весь снег здесь был старательно перепахан, словно в этом месте разворачивался танк, повсюду виднелись какие-то ошмётки и пятна крови. Егерь подошёл к торчащему из-под снега тёмному предмету – это были остатки рюкзака. Покопавшись в лохмотьях ткани, Борис нащупал что-то бесформенное. Это был смятый в лепёшку, словно изжёванный кем-то металлический термос. Рядом валялась почти целёхонькая крышка-колпак из нержавейки. Матвейка подобрал её, и зачем-то машинально сунул в карман. «Откуда здесь этот рюкзак?» - размышлял Матвейка, покидая злополучное место, и держа направление на полярную звезду, холодно и безучастно смотревшую на него с чёрного бархата ночного неба. «А может… Да, нет, не может быть! Какой я нах турист?! Да и десантник из меня никакой! Но если это всё же ранец парашюта, то где сам парашют? Хотя в темноте белый купол сразу и не заметишь… Да уж, дел-а-а-а! А может меня похитили, и принесли в этом мешке сюда, в лес, и сейчас требуют выкуп у родственников? Тогда другой вопрос: есть ли у меня родственники? Ну, допустим, есть. И что тогда? А тогда они сейчас сидят, может быть под прицелами автоматов, и убиваются горем по мне! Тьфу-ты, чёрт - ничего не помню, что за напасть-то! Стоп! А кто тогда изжевал так термос? Ну не я же! Хотя, жрать хочется – невмоготу просто…» Борис, еле передвигая ноги, остановился, и громко поклацал вставными железными зубами, удивившись: «Ну такими-то действительно и я мог! Чертовщина какая-то!» Рассвет застал егеря еле идущим по старой вырубке. Также гудела голова, и нестерпимо хотелось жрать! Не кушать, не есть, а именно жрать! По фиг сколько, и по фиг чего, лишь бы набить громко урчащий желудок! Но кроме хвои и коры, в зимнем безмолвии заснеженного леса поживиться было нечем, и это делало состояние человека близким к паническому. Борька потряс головой, и она тут же отозвалась острой пронзительной болью в районе висков и затылка. «Наверное ударился головой при приземлении… О дерево какое-нибудь!» - рассуждал Матвейка сворачивая к группе старых осин, где его привлекли внимание какие-то желтовато-коричневые наросты… Подойдя, егерь увидел, что это грибы. Замёрзшие как колотушки, но всё жегрибы! «Вот это да! Опята вроде! Или нет? Да не-е-е – опята, точно! Сейчас мы такой супец сварганим – пальчики оближешь! Хоть горяченького бульончика похлебать…» - вслух проговорил Матвейка, доставая из кармана довольно объёмную крышку от термоса. «Вот и пригодилась, родимая!» Он оторвал от ствола десятка три отборных грибов, выбирая помоложе, развёл костерок, набрал в крышку снега, и аккуратно поставил её на огонь. Когда закипела, забулькала вода, он положил в вар дары леса. Вскоре грибной аромат уже витал вокруг костра, приятно щекоча ноздри и разжигая аппетит. Борис сглотнул слюну, и сказал: «Пора!» Отломив от поваленной сосны небольшой сучок-рогульку, и сняв посудину с огня, Борька стал поддевать грибы, и один за другим отправлять их в рот. Обжигаясь, смачно чавкая, и почти не жуя, он жадно глотал кушанье, чувствуя, как с каждым съеденным грибом, к нему возвращаются силы. Запив еду ядрёным, уже чуть подостывшим отваром, Борис удобно облокотился спиной о пружинящие ветки дерева, на котором сидел, и рассмеялся! Вот оказывается как мало нужно человеку для счастья! Смоля сигарету, он пребывал в сАмом благостном расположении духа. Хотелось петь, танцевать, показывать непристойные жесты, сочинять стихи. В какой-то момент Борька вдруг понял, что если подняться над лесом на высоту птичьего полёта, то можно легко определить своё местоположение, а может даже и рассмотреть, где находится ближайший посёлок, чтобы выйти к людям. Он решил, что сможет это… Разбежавшись, и что есть силы махая руками словно крыльями, Матвейка поскакал по вырубке, пытаясь оторваться от земли. Сделав два круга по делянке и запыхавшись, Борис остановился – ничего не получалось! «Наверное я что-то ни так делаю!? Точно! Скорей всего я могу летать по другому… Ни как птица…» Матвейка расставил руки в стороны, и ревя двигателем, разбежался. Когда скорость достигла максимальной, он дико заорал: «Разрешите взлёт!», и получив одобрение свыше, убрал шасси, поджав в прыжке ноги к подбородку… Больно ударившись челюстью о колени при падении, так, что лязгнули зубы, Матвейка неподвижно застыл раненой железной птицей на взлётно-посадочной полосе. Хвост при падении видимо отвалился, и сейчас дымил, испуская смрад. В жопе ощущалось какое-то странное шевеление. «Жидкий азот выходит, сука!» - подумал Борька. Он лежал, и думал о тёплых, погожих, весенних деньках, о рыбалке и самогоне. В лесу было оглушительно тихо, и спокойно… Тишина в лесу, как на кладбище, Спят деревья у Чёрной реки. И зари угасает пожарище, Да кого-то ебут ямщики… Стихи внезапно пришли в голову, и Борька удивился, как легко и непринуждённо у него получилось срифмовать строфы! Муза требовала продолжения творческого порыва, но нужно было идти… Борька хотел встать, но ногу вдруг сильно свело судорогой, и он опять повалился в снег… «Судорог, сука! Истинный судорог! Да что ж такое-то?!» - Борис барахтался в пушистом снегу, тщетно пытаясь подняться. Смирившись наконец со своей участью, он успокоился, и просто лежал на спине, глядя в голубое небо… В его голове каруселью мчались какие-то обрывки мыслей, и Борька пытался поймать суть хоть одной из них. Наконец он устал, закрыл глаза, и провалился в мягкую, словно бабушкин плед, окутывающую его со всех сторон, темноту… Он увидел вдруг себя, стоящим в цилиндре и смокинге, на трибуне кафедры всемирной литературы Гарвардского Университета. Матвейка читал стихи студентам… Солнца луч весенний осветил ебло, Судорог проснулся, бля, уже тепло! Надо на рыбалку поскорей бежать, Как бы клёв пиз-атый мне бы не просрать! Судорог лопату второпях схватил, И в навозной куче червяков нарыл. Знатная добыча будет у меня! Рыбы любят, сука, пожирать червя! Вмазав на дорожку водки двести грамм, Судорог подумал: «Ну а как же там?» «Ожиданье клёва может долгим быть! Эх, возьму я четверть! Всю не буду пить…» НА берег взобрался, запустил уду. Почесал рукою вставшую елду. Три часа сидел он над удой и бдел, Трескал самогонку, бздел, да песни пел. Ни одной поклёвки – мать его ети! Неужели рыбы могут наебсти? Вытянул он леску – эх и ни хуя! Ёбаные рыбы спиздили червя! «Щас ещё насадим» – вслух промолвил он. Потянулся к банке – «Бля, и здесь облом!» Где же черви, сука? В рот бы их еб-ть! Неужель на закусь смог я их срубать? Шевеленье в жопе вдруг почуял он. «Бля, не уж то глисты? Ёбаный гандон! А на самом деле, дабы вам всем знать, Приключилось чудо, в рот червей еб-ть! Солнца луч весенний осветил стекло, Черви ломанулись, ну и прям в дупло! Судорог подумал: «ГлИсты, твою мать!» И давай из жопы их выковырЯть! Смотрит, бля, не глисты… - точно, червяки! Уебал он чЕрвям с правою руки. Черви: «Бля, засада!» И опять в дупло. Судорог за ними, ну а там … темно! Ковырял блесною – всё, бесполезняк…! И вздрачнул он с горя… Бля, ну как же так?! Дихлофоса тюбик в жопу он всадил. Весь туда вхуярил – ёбаный дебил! Черви как полезут! Прям со всех сторон! «Ахтунг! Найн! Нихт шиссен!» - бля, Армагеддон! Черви скачут резво, уносясь в кусты. Бля! Не всё так просто – среди них глистЫ! Судорог за ними бегал целый день, Через буераки прыгал как олень… Оказались суки, прытки и умны, По полям съебались в заросли травы. Не ебите мозг мне – хитрое говно! Приготовил банку, а глистАм – дупло. Долго и угрюмо на траве лежал, Самый смелый червик в банку забежал. Ну и тут попёрли… Обрели покой, Червяки да глисты, возвратясь домой… Сняв цилиндр, Борька вытер вспотевший лоб белоснежным платком, высморкался, и привстав, облокотившись на локоть, пристально посмотрел вперёд. К нему быстро приближались две огромные фигуры. «Щорс идёт под знаменем – красный командир!» - с надеждой подумал он. «Щорс! Я здесь! Здесь! Это я!» Две фигуры приблизились. «Етит твою..!» - воскликнул Матвейка. Это были Йети и Валуев. Валуев раздавал направо и налево сокрушительные джебы и хуки, а Йети жадно глодал крепкими жёлтыми клыками огромную лошадиную ногу. Над вырубкой, едва не задев Борьку крыльями, пронеслась большая, шумная стая пёстрых дятлов. За ними, оглушительно ревя двигателем, и стреляя из пушки, гнался Су-24. Две горячие, тяжёлые гильзы со звоном ударили Борьке в голову, отскочили, и шипя зарылись в пушистый снег. «На ночёвку спрятались! Ишь ты!» - хитро скосив глаза на лунки, догадался Матвейка. «Тепло им там, под снегом-то…» Дятлы к югу стаей полетели, Сладко дремлет мёртвый, дряхлый кот… Лётчик-ас, на Су-24, Совершает левый разворот… Между тем Йети, нагнувшись к Борьке, проникновенно сказал: «Хуль уставился? Это лошадь Будённого! Самого Семёна Михалыча! Садись, вмиг домчим. Болевар не выдержит двоих… А троих – запросто!» Он опустил лошадиную ногу на снег, и Борис усевшись в седло, удобно устроился между Йети и Валуевым. Нога, звонко заржав, встала на дыбы, и ритмично цокая копытом, понесла всадников в звенящую снежную даль… В декабрь, январь, и февраль… Звёзды были совсем рядом… Казалось, протяни руку, и при желании можно достать любую! На Спасской башне светила рубиновым светом самая большая из них, громко били часы, а на Красной площади трое полицейских – какого-то лысого человека, загоняя пинками его обратно в Мавзолей… Мудрой и пламенной птицей. Скачет по небу нога. Жизнь, золотой колесницей, Мчит, тяжела и нага… Многих уж воинов ратных Молча несут на щитах. «Эй, выноси с заварухи!» Верю, что правда в ногах! Душа ликовала! Ещё бы! Борька ни разу не был в столице! «Воробьёвы горы, ВДНХ, Чистые пруды» - комментировал Валуев, показывая огромным кулаком то вправо, то влево, круша всё на своём пути. «Поклонная гора, Савёловская… Внимание, конечная станция! Поезд дальше не пойдёт. Просьба всех пассажиров освободить вагоны! Отстегните ремни!» Борька расстегнул свой ремень, и штаны в ту же секунду слетели с ног, со свистом уносясь в холодные просторы безграничной вселенной, в направлении созвездия Гончих псов. Один из них схватил пролетающие мимо штаны зубами, и виляя хвостом, принёс Матвейке. «Молодец, Фагот! Так-то вот!» - Борька надел штаны, и крепче схватился за мохнатую талию Йети. Тот трубил в горн, и что есть сил орал собакам: «Отрыщь! Отрыщь, блохастое отродье! Вот я ужо вам!» !» Внезапно он сильно вонзил шпоры в лошадиную ляжку, как раз в то место, где она была обглодана, тем самым причинив ей неимоверную боль. Нога жалобно заржав, остановилась как вкопанная… Вниз, к земле, полетела подкова, звонко звякнув о голову памятника Владимиру Владимировичу Маяковскому. Медный революционный трибун посмотрел строго наверх, и молвил: Если товарищ не ел ты три дня, То лучше спроси, чем питался я? Я прямо отвечу, ничего не тая: «Три дня?! И у меня такая же ху-ня!» А вообще, я – Маяковский, Мне с едой проще – ем х-й конский! «Нельзя нам дальше – собьют! Вон, Геннадий рукой машет. Мол, уёбывайте нах! Внизу стоял абсолютно зелёный, словно огурец с грядки, крокодил в шляпе и со скворечником в руках. Рядом с ним влачило жалкое существование какое-то чучело с большими ушами, напоминающее мандавошку. «Бля! Так это же крокодил Гена с Чебурашкой!» - осенило Борьку. «Ну и дела-а-а…» - только успел подумать он, как отчётливо услышал: «Цель по пятому в зоне! Уничтожить двумя, очередью!» И тут же с земли к ним потянулись, словно щупальца спрута, два белых шлейфа… Тут как стрела вдруг прочертила небо. Увы, мы проиграли этот бой… И непонятно, быль это иль небыль? И время уж не властно над тобой… Йети что есть силы пришпорил ногу, и они опять помчались средь мягких как вата облаков, теперь уже в обратном направлении… Мощный взрыв раскидал тело Матвейки по молекулам. Они, словно невесомые снежинки, порхали в воздухе, опускаясь в своём лёгком падении на землю, соединяясь с такими же прекрасными молекулами девственно чистого снега… Где-то звучала приятная лирическая музыка: Разве ж это такое возможно? Притяженье Земли тянет вниз… И штурвал паровоза надёжно, Держит хуем слепой машинист… Белая с красной полосой машина, с лихим завыванием сирены мчалась по улице Семашко, свернула на улицу Ульянова, и подъехала к дому 41. Два дюжих санитара вывели из салона человека в одной лишь рубашке, длинные рукава которой были обёрнуты вокруг туловища, и завязаны за спиной. Человек блаженно улыбался, и хитро подмигивал пушистой серой кошке, сидящей у кабинета с надписью «Главврач». Открыв дверь, медбратья втолкнули Матвейку к угрюмому человеку с огромными волосатыми ручищами, сидящему за массивным столом из дубового шпона. «Вот, принимайте! По молекулам еле собрали… С помощью аппарата Елизарова…» Ни главврач, ни санитары конечно не видели, как в это самое время водитель скорой помощи, заглянув в салон, обнаружил там здоровенную лошадиную ногу. Озираясь по сторонам, он задвинул её под носилки, и прикрыл простынёй. «Татарам продам! На колбасу!» Тем временем больничный забор лихо перемахнули две огромные волосатые фигуры. Йети безошибочно вёл Валуева по запаху лошадиной ноги к карете скорой помощи. По другую сторону забора, стенал и заламывал руки, потрясая сверкающим клинком сабли, какой-то военный, с шикарными чёрными усами, в будёновке и шинели… Никогда больше песнь не спою, Не поставлю я с брагою флягу… За родную землицу свою, Я наверное с триппером слягу… Знать судьба… Тут, кричи – не кричи! Примеряю терновый венец… И циничные, злые врачи, Гильотиной отрубят конец…. КОНЕЦ. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
DEN_LAMNENSKY 0 Жалоба Опубликовано: 14 марта, 2016 Отлично Слава! Жаль что отсутствуют слова "Продолжение следует..." Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
С-300 8 Жалоба Опубликовано: 14 марта, 2016 Отлично Слава! Жаль что отсутствуют слова "Продолжение следует..." Дэн, готовлю продолжение как раз! Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Kolya 26 Жалоба Опубликовано: 15 марта, 2016 Такое чувство, что автор тоже слегонца грибочков отведал Некоторые участки просто уржался)) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
