Домой Авторские рассказы.На овсах Новые горизонты

Новые горизонты

1943
0
костер

Эта маленькая повесть, была написана еще в начале зимы, и томилась где-то на рабочем столе у автора, ожидая своего часа. Преддверье Весны, наверно время пришло…

Новые горизонты.

У каждого, охотника, есть свои потаенные уголки, выведанные когда-то у матушки природы путем долгих блужданий и странствий по её закромам, путем проб и ошибок, путем неудач и успехов. Но когда-то, в начале охотничьей тропы, все было не так – не было у начинающего в этом непростом ремесле человека ничего, кроме присущего молодым людям духа пытливого исследователя и нескончаемого энтузиазма в познании всего нового…

Купить в магазине "Русское оружие"

…В прошлый год глухариный ток Димке найти не удалось, а в этот искать было некогда, город затягивал семейного человека всеми своими щупальцами. Молодой любитель охоты особо не переживал и, наверное, еще сам того не подозревая, обманывал себя: возьмет он еще свое, какие его годы! А на открытие можно валюша постоять, тетеревишек и селезней пошалашить! Тогда он еще не понимал, что со временем появится лень, куча забот и причин, чтобы снова и снова отложить задуманное, пока оно не превратиться в нечто далекое и недосягаемое. В теории он был подкован. Не по разу были пролистаны многие охотничьи книги. Митяй взахлёб зачитывался рассказами бывалых охотников, в которых так красиво и поэтично была описана весенняя глухариная охота. Но на практике он ещё не нашёл ни одного тока, а знание мест токовищ — фундамент, без которого все остальные действия были бесполезны. Можно конечно было приехать в охотхозяйство к егерю, который за денюжку довел бы до тока, но это было для Митяя не то! Ему хотелось всё сделать самому. Всё, от начала и до конца! Вот только с каждым годом все призрачней становилась данная затея…

Случай на рыбалке.

…За неделю до весеннего открытия Валентиныч пригласил Митяя на Керженскую рыбалку по последнему льду. Они были знакомы недавно, по новой работе. Отказываться было неудобно, да и после долгой зимы вырваться из города хотелось более чем. Весна в тот год была затяжная, лед еще стоял на водоемах, и Митяй, надеясь на адекватность нового знакомого, согласился на эту авантюру. Что такое весенняя рыбалка по последнему льду? Это, когда яркое апрельское солнце слепит до боли в глазах, купаясь в перенасыщенном кислородом синем-синем небе, когда солнечные лучики уже так теплы, что можно раздеться по пояс. И все это, на контрасте с еще скованной льдом речкой и заснеженным лесом создает ощущение необычайной свежести и легкости, такое, что начинаешь влюбляться в жизнь. В это время река готовится освободиться от ледовых пут, вода поднимается, проступая по закраинам, рыба жмется к берегам, и клев бывает отменный. Как, от такого откажешься? Естественно, на реку выходить уже опасно, но вот в заводях, где нет течения, лед все еще по-зимнему толстый и крепкий. На одну из таких заводей, они и собирались поехать.

Валентиныч был опытным рыбаком и охотником. Он хоть и жил в городе, но его можно было смело назвать человеком леса. Высокий и крепкий, угрюмый и неразговорчивый, в свои пятьдесят он редкий выходной не выбирался в лес или на реку. А когда оставался дома – пил от безделья, валялся на диване перед телевизором, а потом по обычаю жаловался, что отлежал бока и устал. Друзей по охоте у него не было, да они собственно ему и были не нужны,

«Возись с этими туристами, себя обеспечь и их еще» – любил он приговаривать, и в основном всегда ездил одиночкой. Действительно, условия его «отдыха» были аскетичны и суровы, и для многих не приемлемы. Митяй в свою очередь, с детства таскался с отцом на охоту, занимался спортом и туризмом, в следствии чего походный быт был для него привычным, а в лесу он чувствовал себя как рыба в воде. Димка много читал про сибирских и уральских охотников, про зимовки промышленников-соболятников, восхищался ими и сам мечтал когда-нибудь побродить по нетронутой тайге, хотя бы недельку пожить в зимовье, поохотится, почувствовать себя причастным к этим удивительным людям. Но настоящим охотником Митяй не был. Осенний выезд на открытие по утке, и весенний на валюша, ну может еще пару-тройку случайных поездок в год, нельзя было назвать настоящей охотой. Максимум это тянуло на любительское времяпрепровождение с ружьем. И поэтому неожиданному предложению опытного человека Димка обрадовался, и готовился к мероприятию серьезно.

Все шло по плану. Товарищи пятничным вечером оставили машину в отдаленной деревне, и шли вверх по течению, вдоль реки, по скрипучему насту к рыбацкой хибарке. Митяй здесь был в первые, и от этого чувствовал себя торжественно, как бывает в предвосхищении чего-то нового и неизвестного. Ночь была светлой. На чистом небе алмазной крошкой рассыпались далекие звезды, и молодой месяц, путаясь в кронах сосен, лил свой тусклый свет на мерцающий снег, освещая путь. Сосны уже стряхнули снежную навись, и источали тонкий хвойный аромат. Воздух, хоть и был морозен, но в нём уже улавливались легкие нотки весны. Лед на реке местами потемнел, но все еще держал в оковах быструю, свободолюбивую воду. По пути попадались старые и свежие кабаньи переходы, и даже один лосиный. Несмотря на грузные рюкзаки, несколько километров быстро остались позади, и рыбаки вышли на поворот реки, за которым была довольно большая заводь. На берегу последней, точно присевши на корточки, затаился рыбацкий сарайчик. То, что нужно было переходить реку, Митяй не знал, и когда понял, что другого пути нет, вопросительно глянул на Валентиныча.

«Зря, что ли лодку тащили?!» — улыбаясь, ответил тот.

«Что стоишь?! Накачивай!»

Митяй сбросил рюкзак, раскатал на снегу резиновую двухместку, и стал крякать ножным качком. Приятели кинули поклажу в лодку, взяли с боков за бортовые веревки и, выбирая, место, где лед был посветлее, ступили на реку. Под ногами хрустело, толи поземка толи подмытый ледок, и каждый скрип царапал по Димкиным нервам мерзким, раздражающим стеклышком. Митяй матерился про себя, а Валентиныч только подсмеивался над ним. Когда вышли на заводь, Димка выдохнул с облегчением – толстый, не съеденный течением лед, было видно сразу. Вода уже поднялась и выступала по краям заводи — на берег пришлось прыгать. Митяй занялся мостками, а Валентиныч приготовлением позднего ужина.

«Длиннее руби!» – командовал старшой. « Завтра вода еще поднимется!»

Митяй злился на него за этот переход, понимая, что послезавтра нужно будет переходить назад. Лед в заводи был толстый, почти по ручку бура, сухой, и бурился легко. Рыбаки сунули в свежие лунки несколько малявочниц для живца, и отправились трапезничать. Ночью был небольшой минус, но печурка в нехитрой хибарке согревала, создавая минимальный, но такой необходимый уют, позволяющий отдохнуть и выспаться.

рыбалка рыбалка

Утром товарищи зарядили живцами донки и флажки, а к удивлению Митяя на заводь пришли еще пара местных парней. Валентиныч их знал, ребята были разговорчивые, и в компании стало повеселей. Рыбка поклевывала, погодка радовала, а согревающая «микстура» расслабляла. Периодически с реки был слышен треск, это вольнолюбивая вода поднималась, пытаясь сбросить с себя надоевшие ледяные вериги. За рыбалкой время пролетало быстро.

Рыбак

К вечеру, подъем воды стал заметнее, а треск ломающегося льда слышался все чаще. Ночевать вчетвером в хибарке было тесно, но всё же убрались все. Митяй в толчее спать не любил, от того ворочался всю ночь, а под утро, еще затемно, вовсе поднялся, раздул в печурке тлевшие угольки, подкинул несколько заготовленных с вечера полешек, и вышел. Ночь была ясной и тихой, и лишь с вздувшейся реки доносился пугающий шум воды. Димка по гривке дошел до берега – вода размыла лед на повороте. Это его обрадовало, теперь можно было переплыть в этом месте на лодке.

«Интересно», — думал про себя Митяй, «Как эти два деревенских бедолаги собирались возвращаться? Ведь они пришли без плавательных средств?»

Над дремлющими соснами зарождалась заря, бросая свой пока еще блеклый, бледно розовый свет, на ломаную полосу реки.

рассвет

Вдруг, до Митяя донеслось:

«Щелк…Щелк, щелк…»

Митяй никогда ранее не слышал эти звуки, но как будто знал их всю жизнь.

«Да ведь, это глухарь!!!»

«Щелк… Щелк… Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк, щелк» — с учащающейся частотой доносилась из леса, еле уловимая, чарующая игра.

Сзади подошел Валентиныч:

«На верху…» Его больше занимало состояние льда на реке, нежели таинство весенней песни мошника.

«Здесь река делает крюк километра четыре, огибая большой сосновый бугор, а напрямую до неё тут километра два.» — пояснил он.

Димка заворожено стоял, пропуская слова напарника мимо ушей. Валентиныч, глядя на него усмехнулся — «Горький он весной, то… Всю зиму на хвоЕ…», развернулся, и пошагал проверять донки. Митяя же рыбалка больше не интересовала. Он достал компас, который по обычаю всегда носил с собой, прикинул направление до тока, и уже планировал, как приедет сюда снова…

Мужички подтягивались на лед. Ночью сработали пара флажков, с утра неплохо брала плотвичка, а игривые окуньки один за другим хватали нехитрую блёсенку.

Вот это улов

У рыбаков дело спорилось, и лишь Митяй не мог заставить себя сидеть на одном месте с удочкой, мысль о токе не покидала его. Друзья потягали рыбку до обеда, и засобирались. Вылентиныч перевез на лодке через реку поклажу, а потом всех остальных рыбаков по одному. Наст уже держал хуже, но все равно по тропинке натоптанной ими, сюда идти было сносно. Лодку пришлось использовать еще один раз – чтобы не обходить вскрывшийся, прилегающий к Керженцу, овражек.

На рыбалке На рыбалке

Немного уставшие, но счастливые, друзья возвращались к машине…

Разлив

Неделя тянулась мучительно долго. Митяй считал дни до открытия, как это бывало в детстве, когда отец обещал взять его с собой. Он отметил предполагаемое место тока на двухкилометровой карте, и изучил по ней будущее место охоты. Димка зачем-то зарядил по отцовской рецептуре целый патронташ единицей (в контейнере, пересыпанной крахмалом), хотя ему за глаза хватило бы и пятка патронов. Митяй в очередной раз начистил доставшееся ему по наследству, слегка потертое, но все такое же крепкое, как и прежде, отцовское ружьё. Рюкзак был собран еще во вторник, и томился в углу комнаты, ожидая своего часа. Валентиныч предложил составить Митяю компанию, чему Димка был чрезвычайно рад. Валентиныч, больше ехал не на охоту, а так, побыть в весеннем лесу, да и заодно присмотреть за незадачливым молодым «охотником»: «Все лучше, чем дома ляжки тянуть!»

План у них был простой. Митяй забросит Валентиныча и все вещи вверх по реке, а сам отгонит машину к деревне находившейся внизу по течению. Валентиныч сплавится сверху до места с грузом на лодке, а Митяй придет снизу, налегке. В пятницу Димка освободился после обеда, но Валентиныч предложил перенести выезд на субботу, т.к. если «отемнять», сплав в потемках может оказаться достаточно рискованным занятием. Митяю пришлось согласиться, хотя это его совершенно не устраивало. Субботним утром, как и договаривались, Митяй подбросил друга до условленного места, а сам вернулся, оставил машину в деревне, переоделся в легкий костюм, нацепил на плечи мешок с маленькой лодкой и гребками в места весел (он прихватил её на всякий случай), взял ружье и направился к реке.

Погода за неделю испортилась, утро было серым и мрачным, по-осеннему хмурые облака медленно и низко ползли над головой, не давая ни малейшего шанса солнечным лучам пробиться к земле.

Снег еще лежал повсеместно, и из-за плюсовой температуры от него поднималась легкая испаряющаяся дымка, делая сырым и без того влажный воздух. От наста не осталось и следа, и ноги проваливались в рыхлую белую массу местами по колено.

Туман

Митяй разрезал верховое поле, дошел до поворота реки, пересек спелый верховой сосняк, за которым начинался хламной, низменный смешенный лес. Он был затоплен разлившейся рекой, и на поверхности плавала достаточно густая снежная каша. Митяй развернул сапоги, попытался сделать несколько шагов, но ноги сразу увязли в холодной сковывающей смеси снега и воды, а высоты голенищ стало быстро не хватать. Напрямую было не пройти никак, по реке против быстрого течения маленькими гребками не выгрести… Митяй решил отойти от речки как можно дальше, и попытаться обойти затопленный участок.

Затопленный участок

Он ушел пару километров влево, но этого было недостаточно – затопленная низина казалась бесконечной. Димка попробовал ещё раз сунуться в неё, и обнаружив, что воды до колен, повернул параллельно Керженцу, благо старенький компас, позволяющий верно держать направление, всегда был в кармане. Митяй шлепал уже долго, ноги в резиновых сапогах потихонечку дубели от холодной воды, а мышцы стала подергивать легкая судорога. Димка помнил, что согласно карте, слева течет еще одна речушка-приток, и скорее всего низина доходит прямо до неё, а значит забирать еще левее, смысла не было. Он восстановил в памяти путь недельной давности – впереди, вдоль реки, был еще один сосновый массив, не бугор конечно, но все равно хотя бы не низина. Дальше нужно было пересечь открытое займище, после которого опять начинался низовой лес с небольшими гривками, за которыми на той стороне реки стояла избушка. Митяй стал забирать правее, на Керженец, пытаясь выйти к сосняку. Постепенно сапоги все глубже и глубже погружались в снежную кашу, и с каждым шагом все труднее и труднее их было выдергивать из неё. Реки еще не было видно, но ледяная вода уже подобралась к закраинам болотных сапог человека, становясь непреодолимой преградой. Димка чуть вернулся, прошел метров триста вверх по течению, еще раз попытался пробиться к реке, и опять пришлось развернуться. Так, он заходил раз пять, пока впереди не замаячили корабельные сосны. Митяй обрадовался, но выйти к ним в лоб не получилось – опять не хватило высоты голенищ. Он обогнул сосняк по дуге и зашел с другой стороны. Ситуация повторилась… Митяй негодовал: «Неужто какая-то лесная речка сможет ему помешать?! Неужели сейчас он здесь не пройдет, и вернется, отказавшись от цели? А как же Валентиныч? Он же будет ждать!» Мысли путались, а ситуация приобретала патовый характер, выхода из которой Митяй не находил. Стоять на месте было еще хуже, икры задубели окончательно, и Димка, прикусив губу, быстрым уверенным шагом зашагал вперед к сосняку. Обжигающе холодная вода безжалостно заливалась в сапоги, ноги сразу потяжелели, но уверенности от этого меньше не стало. Митяй прошел по пояс метров пятнадцать, прежде чем уровень воды стал понижаться.

Сосняк оказался тоже залитым, но воды было по щиколотку. Митяй бросил мешок с лодкой в воду, встал на него, придерживаясь за дерево, быстро снял один сапог, вылил из него воду, затем второй, стащил портки и шерстяные носки, все это хорошенько отжал, и натянул обратно. Димка понимал: теперь главное двигаться. Он быстро пересек подтопленный урман, и вышел к реке со стороны открытого займища. Течение Керженца набирало силу, и представляло собой быстрый поток, местами образующий белые воронки. От привычной спокойной речушки не осталось и следа. Чуть дальше река делала поворот, и вода текла по займищу напрямую. Благодаря этому, снежная каша была только по его краям, и чистину можно было переплыть на лодке

Река

Митяй подошел к берегу и стоя по колено в ледяной массе, вытряхнул лодку из мешка, расправил её прямо на воде, и стал надувать, часто сжимая ножной качек руками. Краем глаза он уловил движение на противоположной стороне реки, поднял голову, и увидел пару черных кабанов. Подсвинки с минуту стояли, нервно хрюкая на бровке дальнего берега, а потом скрылись в еловых лапах

Димка залез в лодку и погреб, пересекая открытую пойму. Впереди, под кустами, плавал одинокий кряковой селех, но Митяю было уже не до него. Он замерз, зубы постукивали, и только руки судорожно работали гребками, немного гоняя кровь. Он быстро переплыл займище, вылез на гриву, и, не спуская лодку, потащил ее за веревку волоком по снегу. В этом месте было много параллельных гривок. Одна заканчивалась, начиналась другая. Митяй быстро дошагал до конца своей гряды. Перешеек между следующей составлял метров десять, и был весь в снежной каше. Митяй сунулся было, но сапогов не хватило! Тогда он бросил на снежную жижу лодку, запрыгнул в неё, и попытался грести – лодка не двинулась с места, словно танкер, застрявший в северных льдах… «Купаться» снова не хотелось. Димка вернулся назад, перебрался на параллельную гриву, которая была длиннее первой, и пошел по ней. Так, в этом лабиринте пригорков, Митяй потерял около часа, прежде чем смог добраться до нужного ему поворота реки. Часть льда в заводи еще осталось, но грив на той стороне видно не было, избушка была затоплена, и лишь её верхняя половинка с черной рубероидной крышей, уныло возвышалась над бурлящим потоком воды. Следов Валентиныча не было… Куда идти дальше?! Сырой, замерзший, один на угрюмой реке, Димка чуть не завыл с досады, и от безысходности выстрелил в воздух

Река Река

Выстрел как будто ждали, и где-то далеко впереди ему глухо ответил дробовик. Митяй постарался успокоиться, осмотрелся… Самый простой вариант ему виделся в том, чтобы здесь, на повороте, пересечь реку и через заводь пробраться на бугор, где он в тот раз слышал глухаря. Митяй спустил на воду свою лодку, и погреб к заводи. Мутный поток воды подхватил Димкину лодчонку, словно быстрый ручей бумажный кораблик, и нещадно отбросил её назад, за поворот. Митяй вылез на берег, снова пробрался к повороту, но теперь уже гораздо дальше, спустил лодку на воду, и что есть силы погреб к противоположной стороне. На этот раз ему удалось заскочить в заводь, но пробиться к бугру сквозь затопленную хламную низину на лодке не получилось. Димку охватило чувство абсолютной беспомощности и одиночества. Не без труда он подавил в себе начинающуюся панику, и начал перебирать дальнейшие варианты. По заводи он вернулся к реке, ухватился за нетолстое деревце, чтобы не сносило течение, и стал осматривать берега, выбирая путь. Дальше начинался незнакомый участок. Со стороны Митяя берег был затоплен, гривы, находившиеся теперь на противоположном берегу, по которым он пришел, заканчивались. За ними метров сто протянулся низменный бурелом, и снова вдоль берега начиналась длинный гребень, заросший дубами и мелким густым кустарником. Димке нужно было как-то попасть на него. На той стороне, через затопленные завалы на своей лодке ему было не пробраться. По реке Митяй не мог удержаться даже на месте, ни то чтобы подняться по течению сто метров! Димка стал пробиваться правым затопленным берегом по лесу, с силой выгребая и цепляясь за деревья в нескольких метрах от основного потока. И хотя между деревьями, с края, течение было слабее, Митяй продвигался с каждым гребком буквально по сантиметру! А если он пропускал очередной гребок, или позволял себе долю секунды передохнуть, быстрая струя воды немедленно отбрасывал его назад, сводя на нет предыдущее усилия… Время ушло на второй план, Митяй его не чувствовал, и не мог определить, сколько так чертыхался, прежде чем начало гребня левого берега оказалось метров в пятидесяти сзади. Димка уже не мерз, но устал неимоверно! Обхватив руками очередной торчащий из воды узловатый ствол векового дуба, он удерживался так на месте, приводя дыхание в порядок и готовясь к решающему броску через реку. Митяй отдышался, собрал остатки сил, и уверенно заработал лопатками гребков. Быстрое течение неумолимо сносило лодку вниз, но расчет оказался верным – в последний момент Димка ухватился за ивовый куст, росший на краю гребня у самого среза воды, подтянулся, и вылез на берег. Лодку пришлось спустить и сложить. По кустарнику её тащить было крайне неудобно, да и порвать можно было запросто. Снег на дубовой гряде был весь изрыт до земли кабанами. Видимо здесь у них какое то время была столовая. Митяй шел, спотыкаясь о кусты, и от усталости его уже начало пошатывать. Гребень был шириной метров пять и длинной километра полтора — два, и оканчивался аккурат доходя до Козленца — того самого притока. А напротив его впадения, на противоположном берегу Керженца, возвышался большой сосновый бугор, тот, что тянулся вдоль избушки, и еще дальше несколько километров. Митяй снова пальнул в воздух, и снова ему ответил тот же выстрел, уже гораздо ближе. Димка опять накачал лодку, и переплыл разъярившуюся реку

.Река

Ощущение «большой» земли под ногами предало сил, Митяй быстро зашагал в направлении выстрела, слегка вправо удаляясь от Керженца. Река, сделав крюк, через километр опять подогнул слева. Запахло дымом. Митяй увидел впереди крутую бурлящую быстрину поворота и еще одну заводь, чуть меньше той, на которой они неделю назад ловили рыбу. Из заводи выходил широкий лог, преградивший Димке дорогу. На той стороне его уже поджидал Валентиныч.

«Что как долго?!» — опуская лодку в снежную жижу лога, возмутился напарник. Митяй ничего не ответил, зайдя по колено в холодную белую воду ему навстречу. Валентиныч пытался подгрести, но продвинувшись всего пару метров, его лодка лишь бултыхалась на месте, увязнув в холодной массе снега, льда и воды.

«Этот лог соединяет две заводи – избушечную и эту, разделяя бугор. Попробуй, пройди вдоль него, подальше от реки, там может помельче!» – крикнул он.

«Мне уже все равно…» Димка зашагал вперед, ледяная вода достигла высоты бедер, потом пояса, потом груди, прежде чем он дошел до лодки. Митяй так устал, и так близко был конец его пути, что такая мелочь как очередное апрельское купание в ледяной воде, не могла его остановить. Он оперся о борт и заполз в лодку, из его сапогов и с одежды стекала мутная вода со снежными комками. В тот момент Митяй представлял из себя достаточно унылое зрелище. Валентиныч больше ничего не спрашивал, и лишь быстро выгреб к берегу. Димка кое-как вылез из лодки, сбросил мешок и ружье, достал из своего рюкзака (который привез Валентиныч) коврик, кинул его на снег у костра, и стал стягивать с себя задубелые сапоги и сырое тряпьё. Кожа на его ногах была красная и горела холодным огнем, пальцы не слушались. Валентиныч налил Митяю «стакан», подбросил дрова в огонь, и подал ему сухую одежду.

Димка тяпнул, бОльшую половину сорокоградусной микстуры, остатками растер ноги, и переоделся.

Только сейчас он посмотрел на циферблат – каких то восемь километров он пробирался больше пяти часов!

У костра.

Митяй сидел у костра, отрешенно смотря на искры с треском выбрасываемые еловыми головешками. Мысли были где-то далеко, не здесь, не в этом заснеженном сыром и холодном лесу. Ему чудилось слепящее согревающее солнышко, играющее перед вечерней тягой, и еще не успевшее утонуть за полоской леса, теплый деревенский дом отца с настоящей русской печкой, в который так приятно возвращаться после охоты, горячая картоха, запеченная с салом в чугунном горшке и посыпанная укропчиком.

«Давай ешь! Вечереет, а у нас еще много дел!»- эти слова Валентиныча, как клещи вытащили Митяя из его грёз, Димка даже поморщился. В кипящем котелке доварился шулюм из селеха. Как, и где добыл его Валентиныч, Митяя сейчас не волновало, как не волновали его и мысли о токующем глухаре… Он почти не помнил, зачем сюда так долго шел…
Димка перекусил без аппетита, нехотя надел не просушенные сапоги, взял топор и покорно зашагал вслед за товарищем. Ночевать им предстояло на открытом воздухе. Понадеявшись на избушку, они не взяли ни тент, ни палатку. Хороший костер была их единственная надежда более или менее комфортно провести эту ночь. Они свалили несколько достаточно толстых сосновых сухостоев, раскряжевали их метра по два, и перетаскали в лагерь. Темнело. Валентиныч вырубил себе две толстые метровые чурки, и указал Митяю сделать себе такие же. После они отправились в низину, к логу, нарубили две охапки осиновых жердей и притащили их к костру.

Зимний лес

Из толстых чурок, брошенных поперек на снег, они сделали основание для топчанов, а из жердей, положенных продольно на чурки, пологА. Все это дело охотники обильно устлали пахучим сосновым лапником, и у них получились две отличные лежанки.

«Ну вот, все приятнее, чем в снегу спать» — буркнул Валентиныч.

Митяй критично осмотрел своё творение, и в придачу, сверху на лапник постелил полиуретановый коврик.

«Ну, ты эстет!» — присвистнул Валентиныч, с усмешкой обращаясь к Митяю.

Митяй улыбнулся, но ничего не ответил…

…Где-то в затерянном верховье Керженца приятно потрескивал костерок, даря живительное тепло заблудшим путникам, сухие дрова почти не чадили дымом, а огонь играл тенями на их усталых лицах.

вечерний костер

До этого момента напарники так и не успели поговорить. Нужно сказать, Валентиныч вообще мало говорил, но всегда по делу. Они выпили по маленькой, и Валентиныч, как бы извиняясь, начал первым:

-Я сразу понял, что пи..ец… Все бугры по реке затоплены, вот только здесь и можно было причалить.

Ну, а ты как пролез?

Митяй смотрел на теплый огонь, он опять проваливался в омут своих мыслей.

-Нормально…

-Я думал, не пройдешь, думал, придется спускаться к тебе, и хана всей охоте. Во сколько, завтра тронешься, не проспишь?

-Затемно бы надо!

-Знаю…

-Найдешь ли отсюда?

-Найду, но проспать могу.

-Я, тогда спать не буду, тебя разбужу.

-Давай…

Митяй по памяти начертил на снегу кусок карты: реку, заводи, бугор, обозначил север, причем север его нарисованной карты совпадал с реальным севером по компасу. Затем линию направление тока из Кузнечихи (так называлась избушечная заводь), после провел линию из того места, где они оказались, в предполагаемое местоположение тока. Эта линия, в свою очередь, была реальным направлением его завтрашнего пути. Азимут был взят, и даже если Митяй немного ошибся, он знал, что в нужный квадрат завтра себя забросит с точностью до пары сот метров.

Валентиныч разгреб угли в длинную полосу, положив на них два длинных, толстых кряжа, а через щепки-перемычки, чтобы поступал воздух, еще один сверху. И огонь заиграл, уже ровно распространяясь по всей длине бревен, давая в меру жаркое, равномерное тепло. Митяй поудобнее укутался в спальник, и задремал.

Проснулся Димка от того, что холодные дождинки монотонно бились о его лицо, нодья горела по-прежнему: равномерно и в меру горячо. Валентиныч лежал на боку с открытыми глазами и смотрел на огонь. Митяй только сейчас обнаружил, что напарник без спальника.

-Ты как? Не промок?

-Да я уже смирился, что по жопе течет — безразлично ответил Валентиныч.

-А спальник где?

-В спальнике усну, а так крутиться постоянно приходится, чтобы не замерзнуть… Поспи еще часок.

Митяй посмотрел на свой мешок. Сверху с материи стекала вода, внутри спальник был еще сухой, и скорее всего не промок бы до утра, выдержав это ненастье, но Димка уже не чувствовал себя в нём защищенным, и заснуть не смог. Час тянулся нескончаемо долго, дождик нудно давил на Димкины нервы, а застывшие от безветрия верхушки сосен указывали, на то, что морось затяжная.

-Не спишь? Пора!

От теплой нодьи в сырую ночь уходить не хотелось, но Митяй не колебался. Он взял ружье, нацепил патронташ, глянул на светящуюся фосфорную стрелку компаса, и уверенно зашагал в ночную бездну леса…

P.S. Митяй в тот день искупал фотоаппарат, поэтому фото в этих двух главах подобраны с других охот.

ГЛУХАРЬ.

Глухарь жил на сосновой гриве, полосой вдававшейся в верховое болото, и разрезавшей его на две почти равные части. Это

была старая птица, опытный турнирный боец. В каждом его движении сквозили уверенность и степенность, а жизнь его была размеренной и в большей части своей, спокойной. Люди почти не заглядывали в эти Богом забытые места. Самое спокойное и сытое время года, было, конечно же, лето. Вдоволь разного корма, есть где укрыться от врагов и жары. Зажмурив от удовольствия глаза, и взъерошив перья на спине, можно принимать солнечные ванны, купаться в песке на своём любимом порхалище под старым трухлявым пнём, в блаженстве завалясь на бок, расправив тугое крыло и закидывая сухой песок себе под перья. Можно кормиться на черничнике сладкой, брызжущей соком, синевато-сизой, спелой ягодой, или раскапывать муравейники, добираясь до вкусных беловато-кремовых куколок.

Совершив свой ежедневный моцион, мошник не торопясь шёл через заросли папоротника-орляка на днёвку, и, забравшись под валежину, закрывал глаза и предавался сладкой полудрёме… Иногда птица вздрагивала, настораживалась, вытягивая свою длинную, толстую шею, и поворачивая из стороны в сторону головой с жёсткими перьями бородки и ярко-красными бровями, подозрительно оглядывалась и прислушивалась, но всё было тихо вокруг. Как всегда шумели кронами сосны, суетно возились в кустах синицы-гаички, да желна где-то вдалеке долбила своим крепким клювом ствол дерева, иногда издавая громкий, протяжный, гнусавый крик. Каждый раз по пути к порхалищу или на ягодник, мошнику попадалась пёстренькая копалуха деловито разгребающая лапами лесную подстилку, и нежным квохтанием созывающая шустрых, пушистых глухарят, которые словно мыши шныряли в невысокой траве. Петух не обращая никакого внимания на всю эту суетную возню, шёл дальше, и вскоре скрывался из виду, пропадая среди зарослей пахучего, дурманящего голову багульника, и высоких моховых кочек с красноватыми каплями уже начинающей наливаться клюквы..

Петух идет за клюквой

Но заканчивалось короткое лето, и наступала осень. На сосновой гриве приближение её происходило практически незаметно, так как кроме кустов бересклета с шершавой, бородавчатой корой и маленькими фонариками оранжево-розовых плодов-серёжек, здесь не было никаких лиственных деревьев. И лишь огромные, устремлённые прямо в небо вечнозелёные сосны вперемешку с сумрачными елями, да пирамиды можжевельника с сизыми ягодами-горошинами, смиренно затихали в эту пору, слушая тихий шорох шагов приближающейся осени…

Именно осенью у старого глухаря возникало вдруг какое-то необъяснимое волнение, какая-то лёгкая грусть-воспоминание накатывало на огромную птицу, и размеренная жизнь его начинала меняться. Птицу охватывало смутное беспокойство, и петух к вечеру вылетал на своё токовище, садился в тёмную крону сосны, и некоторое время сидел неподвижно, чутко прислушиваясь к лесным звукам. Затем начинал кормиться ароматной, смолянистой хвоей, состригая и сдёргивая её своим мощным, загнутым клювом. Насытившись, мошник тут же и засыпал, втянув голову в плечи, и оперевшись отливающей металлом грудью о корявый сук…

С первыми признаками рассвета глухарь начинал тревожиться, переступать с ноги на ногу, брови его набухали, наливались кровью, словно весной, и петух, запрокинув голову, начинал щёлкать: «Дак… Дак… Дак-дак…» Птица ярилась всё больше, голова тряслась в такт щёлканью, в горле словно перекатывался маленький твёрдый шар, и вскоре глухарь уже терял всякий контроль над собой. Полуприкрыв глаза, он ничего не слышал в этот момент, произнося страстным шёпотом некую молитву-заклинание…

Но всё продолжалось недолго. Постепенно азарт проходил, петух вдруг весь подбирался, с каменным громом слетал с дерева, и тянул над гривой на северную её оконечность, где местность постепенно понижалась, и сосняк уступал место высокому, спелому осиннику с красными комлями стволов и изумрудным мхом у корней. От деревьев далеко на всю округу разносился сладковато-горький запах волглой коры. Птица шумно усаживалась, ломая мелкие, хрупкие ветки, в самый центр кроны, и оглядевшись по сторонам, принималась лакомиться начинающей закисать после первых утренников, листвой, терпко пахнущей перезрелым осенним яблоком. Набив свой тугой зоб, глухарь снимался с осины, и тяжело махая широкими крыльями, летел в сторону Керженца, где на крутой его излучине опускался на отмель, и неторопливо расхаживая взад-вперёд по берегу, склёвывал мелкие камушки, придирчиво выбирая нужные ему. Мошник готовился к суровой зиме, когда единственным кормом ему будет служить жёсткая хвоя сосны…

Между тем, в природе всё шло своим чередом, и вот наступало то время, когда осень также катилась к своему закату. Дни становились всё короче, перелётные птицы тянулись к югу. Стаями, косяками, вереницами, то малыми, а то и большими, с полными щемящей тоски беспокойными тихими криками-всхлипами, вдоль вечного красавца Керженца… Пустели мшарники. Болота вдоль уремы подёргивались прозрачной, хрустящей под бахромчатой лапой мошника, корочкой льда, и провожали в дальний путь серых журавлей, и многочисленные, шумные табуны уток. Глухарь становился вдруг очень сторожким, подозрительным ко всему. Иногда достаточно было всплеска бьющей в омуте щуки, либо хруста ветки под копытом лесного исполина-лося, как петух с громким лопотанием крыльев срывался с места, и уносился в глубину гривы, туда, где под куполом свинцово-серого неба смыкались кроны корабельных сосен. Там он усаживался на одну из них, и слушал, слушал, слушал… Так же чутко слушали тишину, сотни, тысячи лет назад такие же мошники как и он сам, усаживаясь на деревья, потревоженные тяжёлой поступью мамонта или шерстистого носорога…

Зима нагрянула сразу, без предупреждения и излишней подготовки. Вслед за ударившими крепкими морозами, выпал первый снег, покрыв землю своим белым покрывалом…

Словно угли в костре, над лесом дотлела багровая заря. Ночь была черна, и колючий ветер с воем гнул и ломал деревья, бросал снежные заряды на землю… Он прожигал насквозь, пронизывал до костей. С надсадным стоном скрипели огромные сосны, словно выстрелы трещали от мороза деревья. Непогода бушевала всю ночь, и на утро вокруг всё было белым-бело. Снег лежал сплошняком, укрыв пни и валежины. На деревьях висела плотная, тяжёлая кухта. Ветер утих, и уставшие от борьбы со стихией засыпанные снегом сосны стояли неподвижно в молчаливом, торжественном своём великолепии…

Долго тянулась зима. Морозная и снежная, с бесконечными ночами, и редкими погожими днями с безразлично холодным солнцем, не поднимающимся высоко над горизонтом.

В один из морозных вечеров, уже в ранних сумерках, глухарь прилетел на место ночёвки… Ночевал он всегда в разных участках леса. Так было безопасней. Петух с разлёта опустился в мягкий, пушистый снег, оставив своей мощной грудью глубокую борозду. Осмотревшись, мошник сделал несколько шагов, копнул клювом снег, но что-то ему здесь не понравилось, и он, подскочив высоко вверх, шумно перелетел вперёд, и опустился возле группы молодых ёлочек. Глубина снега здесь была достаточной для такой огромной птицы, и глухарь, усиленно работая лапами, клювом и крыльями, стал закапываться в снег, который легко поддавался под могучим напором петуха. Зарывшись почти до самой земли, мошник начал прокапывать горизонтальный тоннель. Продвинувшись далеко вперёд, петух приподнялся на лапах, и высунул голову над поверхностью снега. Птица посмотрела по сторонам. Всё было тихо и спокойно, и глухарь, распушив оперение, заснул в своём подснежном убежище. Там, наверху, трещали от мороза сосны, а под снегом было тепло и уютно…

Крупная кошка, бесшумно ступая широкими лапами, словно плыла над поверхностью снега, совершенно не проваливаясь в него. Дойдя до группы небольших ёлочек, она вдруг почуяла завораживающий, сладостно щекочущий ноздри, запах дичи! Осторожно крадучись, отчего круглые её следы вытянулись в строгую цепочку, рысь, поводя чуткими ушами, догадалась, что здесь, под снегом, таится добыча! Молодой зверь ни разу до этого не охотился на глухаря. Обычной добычей её была дичь гораздо меньших размеров: рябчики, молодые зайцы и тетерева. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что под снегом находится очень крупная добыча. Это немного смущало четвероногого охотника, но рысь, охваченная азартом, продолжала подкрадываться к безмятежно спящей под снегом птице. Движенья её были преисполнены грации, при каждом шаге под лоснящейся шкурой перекатывались тугие бугры мышц. Уши с длинными кисточками, сторожко направленные вперёд, безошибочно определили место, где скрывалась её жертва. Присев, и напружинившись, подобрав под себя лапы, кошка выжидала подходящий момент…

Глухарь, дремавший в своей снежной спальне, каким-то невероятным образом, сквозь сон почувствовал смертельную опасность. Птица моментально проснулась, напряглась, готовая в любой момент сорваться…

Мышцы рыси распрямились, и кошка, выставив вперёд сильные лапы с выпущенными четырёхсантиметровыми, острыми, круто загнутыми когтями, мощной пружиной взвилась над снегом, нацелившись в одну ей ведомую точку…

За какое-то мгновение до приземления хищника, петух уловил лёгкое шуршание снега, и, не искушая более судьбу, что есть мочи рванулся наружу, взмётывая в воздух клубы снежной пыли. Рысь, мгновенно среагировав на вылет огромной птицы, и в то же время ошеломлённая столь крупной добычей, изогнувшись в полёте, попыталась всё же достать глухаря лапой. Но тщетно… Мошник, покинув подснежное убежище, с грохотом вылетел из-под снега, оставив рыси на память несколько жёстких перьев своего шикарного хвоста…

Как-то в один из дней в природе вдруг произошли неуловимые изменения, и томно-сладостное беспокойство охватило могучую птицу. В морозном воздухе появился странный, волнительный, давно позабытый, но такой желанный запах! То пахло приближающейся весной! По открытым местам вспыхнули огнём упругие ветки краснотала. Далёкий березняк покрылся синеватой нежной дымкой. Деревья встрепенулись, зашумели, распрямились, сбрасывая с себя остатки снега. Солнце днём вовсю лило свои весёлые, живительные лучи на бело-сахарный снежный покров, а ночные, по-зимнему ещё крепкие морозы сковывали образовавшуюся снежную крупу, превращая её в хрусткий, плотный наст. Глухарь уже не ночевал в подснежных спальнях, а забившись в низкий ельник, под колючие, тёмные лапы с голубоватыми бородами лишайника, пережидал там морозные ночи. Сквозь ветви мошник видел непостижимо далёкие звёзды. Они успокаивающе мерцали в бесконечной вышине чёрного бархатного неба, убаюкивая птицу. Постепенно глухарь проваливался в сон, под протяжное, гулкое гуденье пары бородатых неясытей, обосновавшихся где-то неподалёку…

Утром, когда лучи мартовского солнца проникли в еловый полумрак, глухарь встрепенувшись, вылез из-под нависших над самым снегом пушистых веток, и, пригнувшись побежал на прогалину… Там, остановившись и подставив бок солнцу, мошник замер в неподвижности… Над головой раскинулось высокое, юное небо! Глухарь стоял как будто в некой растерянности, и слушал весну…

Вскоре, пригревшись под солнечными лучами, петух, приспустив крылья, с шелестом развернул шикарный лунный веер чёрного как смоль хвоста с белёсой рябью размытых пятен, будто подёрнутого инеем, и словно артист на сцену, степенно вышел на поляну! Делая маленькие шажки, чертя концами крыльев по насту, и оставляя извилистые полосы по сторонам крестиков следов, своих мохнатых, в роговой бахромчатой оправе лап, глухарь, огибая встречающиеся на пути деревья, уходил всё дальше и дальше…

Охота за глухарем

Шло время, и весна, между тем, всё больше вступала в свои права. Снег заметно осел, весь пропитался водой, и на припёках уже появились проталины с зелёными веточками брусничника и крупными, пушистыми, лиловыми колокольчиками сон-травы с янтарными крупицами пыльцы. За день основательно пригревало, яркие лучи солнца вовсю гнали снег, и земля клубилась испарениями. В разогретом мареве воздуха дрожали кусты и деревья, торжественно звучали барабанные дроби дятлов и задорный, весёлый «колокольчик» синицы. Где-то на калужине, мелодичным трюканьем подзывал свою серенькую подружку, свистунок…

По вечерам на окраине болота слышался громкий лопот крыльев. Ещё и ещё… И опять… Это громоздились на деревья, слетающиеся на токовище глухари. Яркий костёр зари угасал. Вскоре всё стихало, но постепенно ночь наполнялась неясными шорохами и вздохами, рокотом и многоголосыми переливами булькающих на болоте ручьёв, таинственными всплесками и шёпотом…

Весенняя ночь коротка. С приближением рассвета одна за другой гаснут звёзды, плотный туман застилает низину. Темнозорь… Глухарь сбросил с себя оцепенение, усевшись поудобней на суку. Пора! «Дак!» — послышалось из кроны сосны. «Дак.., дак…» И с осторожностью, недоверчиво: «Док…» И снова тихо вокруг. «Дак.., дак-дак.., дак-дак, дк-дк-дк, чшишичи-чишичи-чши-чи.» Огромный мошник, с головой простёртой к тёмному ещё небу с мерцающими звёздами, повинуясь зову далёких своих предков, велению великой природы, самозабвенно заиграл свою песнь вечной любви..! Шло время. Одна песня сменяла другую, а старый глухарь всё пел и пел! Красный диск солнца, показавшийся над окутанным дымкой болотом, осветил вспыхнувшие пламенем верхушки сосен, в то время как под пологом леса ещё царил полумрак. Солнечный луч коснулся мошника сидевшего на вершине дерева, скользнул по его оперению, и древняя птица, преисполненная первобытной своей грации, заискрилась всеми красками…

Глухарь и рассвет

Шли дни, весна полностью завладела инициативой, заполонила всё вокруг. Тёплое солнце вливало новую жизнь в старый урман. Но в один из дней, на смену всему этому великолепию радостных, солнечных вешних деньков, вместе с северным ветром пришла непогода. Вскоре холодный ветер стих, но оставил после себя неуютную серую хмарь, тянувшуюся до самого горизонта… Старый глухарь, как и прежде, прилетал на токовище, вот только песню его, лес слушал уже реже…

Ток

Митяй шел без фонаря. Абсолютно черное небо и лес дышали мраком, но снег под ногами излучал еле уловимое, белёсое свечение, так, что было видно куда ступать, а стрелка и риски компаса горели зелеными путеводными огоньками. Морось стала чуть тише, оживший лёгкий ветерок веял душистой хвоей, смолью и сыростью, а невидимые в темной мгле верхушки высоких сосен еле слышно перешептывались где-то над головой, на своем древнем, архаичном языке. Старый бахмурный лес давил на Димку своим величием, и от того, в этом зеленом океане деревьев он чувствовал себя слабой, беззащитной песчинкой. Митяй вспомнил себя маленького, шести или семилетнего. Как они с отцом, уже ночью, возвращались с утиной зорьки через перелесок, как ему было страшно окунаться в лесной сумрак, и чтобы побороть испуг, маленький Димка жевал горбушку хлеба. Ему тогда казалось, что пока он жует её, боязнь неведомой темноты не овладеет им. Сейчас же, Митяю возможно и было жутковато в этой кромешной тьме, но он не мог себе позволить такую роскошь, как страх. Митяй уверенно держал направление, поднимаясь в пологий тягун. Постепенно в сосняке появился густой еловый подлесок. Кустистые ветви били Митяя по одежде, рукам и лицу, осыпали тяжелыми холодными каплями так, что пробираясь сквозь ельник, Димка промок почти насквозь. Пройдя с километр, Митяй поднялся на бугор, и теперь шел по ровному плато. Еловый подсед редел, а на пути начали встречаться пушистые кусты можжевеля. Он прошел еще шагов пятьсот, и остановился, прижавшись к стволу высокой сосны. Димка стоял, слушая ночную тишину. Она пугала его безмолвием и шорохами, и в то же время манила своей загадочной первобытной благодатью. Митяй находился где-то рядом с местом вековых игрищ реликтовых птиц. Возможно этому току не одна сотня лет, возможно, на месте этих могучих деревьев когда-то были другие, и глухари, исполненные величия, играли здесь прежде.

Сырая одежда быстро вытягивала тепло, и легкая дрожь уже начинала пробегать по Димкиной спине, когда на востоке появилась серая полоска зари. Чернота леса постепенно становилась прозрачной, и в полумраке Митяй стал различать очертания соседних деревьев. И тут слева, донеслось неуверенное: «Щелк…» Митяй сжался, сердце бешено заколотилось. «Щелк…» Кисти рук задрожали… Тишина… Митяй сделал глубокий вдох, ещё один, пытаясь успокоиться, на сколько это было возможно человеку первый раз очутившемуся на току!

«Щелк, щелк, щелк…» — невидимый былинный исполин крэкал не далее ста пятидесяти шагов.

Митяй всматривался в местность, пытаясь в предрассветной дымке наметить путь подхода.

«Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк, щелк, щелк…» И…, с небольшой паузой, Димка различил еле уловимое точение! Он дождался следующего, отпрянул от ещё спящей, медноствольной сосны, и сделал первый нерешительный шаг… Как же в тот момент легкий скрип зернистого снега под сапогом, резанул его привыкший к тишине слух! Митяй стоял, не рискуя пошевелится, жадно вслушиваясь в лесную глухомань. Но мошник, после небольшой паузы, опять заиграл как ни в чем не бывало. Димка, тщательно выбирая место для постановки ног, шаг за шагом приближался к разыгравшемуся глухарю. Он, как партизан, прятался за молодыми елочками, толстыми соснами и кустами можжевельника. Когда глухарь оказался где-то совсем рядом, Митяй притаился за молодой елью и стал высматривать его в высоких пушистых ветвях. Впереди виднелся небольшой прогал, на краю которого росла коряво сдвоенная сосна с раскидистыми лапами и сухой верхушкой. Завораживающая и таинственная, как сама лесная жизнь, песня, доносилась с её стороны! Митяю казалось, что именно так и должно выглядеть токовое дерево. Он тщетно выглядывал большую черную птицу в темном сплетении лапника. Хвойные кроны сливались в одну серую гущину, на фоне которой Митяй уже насчитал три пятна, которые могли бы быть глухарем! До сосны было шагов пятьдесят – вполне убойное расстояние, и Димка, с трудом пересилив себя чтобы не сунуться под нос мошнику, решил немного подождать, пока рассветет. Митяй слышал уже не только щелканье и точение, но и скрежет цепких коготков об упругий сук, но сам глухарь так и не показывался ему. Напряжение росло, кисти рук с силой, до боли в пальцах сжимали ружье, спина затекла, но переступить Митяй не решался. И тут он увидел — что-то мелькнуло не на той сосне, что он испепелял глазами, а рядом, на более молодой!

На реке

Мошник сидел к Митяю полубоком, и, задрав голову вверх, в пьянящем экстазе мотал ею из стороны в сторону. У Димки чуть сердце не выпрыгнуло из груди – вот оно, то лесное «божество», про которое Митяй столько читал, за которым столько шел в незнакомом лесу, пересекая затопленные ледяные низины! Вот он желанный трофей — в зоне выстрела! Митяй не мог заставить себя больше ждать и любоваться игрой исполинской птицы. Он, как было описано в книжке, под щелканье, плавно поднял ружье, и под шипящее точение, нажал на спуск… Мошник подпрыгнул на ветке и замер… Он не понял, что за огненные капли прожгли ему грудь… По его телу пробежала дрожь, в глазах померк свет, а цепкие бахромчатые лапы бессильно разжали упругую ветку, и…, теряя опору, он рухнул вниз…

Митяй видел, как тяжелая птица подскочила от выстрела, и замерла на суку. Сейчас она расправит крылья и бесшумно спрыгнет с дерева, скрывшись за густыми изумрудными лапами! У Митяя комок подкатил к горлу, в висках застучало, голова закружилась, и он бессильно осел в снег. Он не сводил глаз с глухаря, секунды нехотя цеплялись одна за другую, превращая мгновение в вечность. Птица расправила крылья, но завалилась на бок, и громко ломая ветки, распласталась внизу меж сосен. Димка вскочил, и еще не веря в свою удачу, понесся к сраженному глухарю. Чисто битый мошник неподвижно лежал на снегу, а задетая им ветка можжевельника еще не перестала качаться, когда Митяй сбавив шаг, подошел и сел рядом. Димка только сейчас почувствовал дикую, овладевающую телом усталость. Из города он выехал вчера утром, а казалось, что в лесу он живет целую неделю. Митяй осмотрелся. Серый свет хмурой зари уже проникал в суровую глушь урмана, открывая охотнику таинственный уголок нетронутой природы. Морось почти прекратилась, и лишь прозрачные капли дождевыми бусинками блестели на пахучих сосновых иголках и свисавших с веток густых бородах мха и лишайника, напоминая о ночном ненастье. Митяй еще долго так сидел, любуясь, лесным пейзажем и периодически проваливаясь в свои грезы, пока не понял, что ему холодно. Он встал, поднял за лапы тяжелую птицу, и зашагал прочь…

Речной плес

К дому.

Сизая дымка стелилась по берегу реки. Это волглые полешки нехотя дымили в утреннем костре. Когда Митяй подходил к лагерю, Валентиныч уже вскипятил в котелке чай. Старый охотник под елкой разгреб снег до мха, нарвал брусничных кустиков, и прямо в котелке заварил их так, что дивный ягодный аромат витал над полянкой.

«Взял таки! Нуууу, показывай!»

Митяй поднял вверх уставшую руку, и в воздухе перед Валентинычем всей своей красой предстал царственный трофей.

«Хороший петух, старый… Клюв желтый, и зоб — вон какой сизый. А борода!» -Валентиныч одобрительно посмотрел на Митяя, и налил ему на кровях.

«Давай, обязательно, иначе, фарта не будет!»

Митяй опрокинул что было в кружке, занюхал рукавом и бережно убрал птицу в рюкзак.

Охотники выпили котелок ароматного чая, перекусили, и засобирались.

В двухместной лодке легко убралась вся нехитрая поклажа. Они спустили её на воду, неспешно вышли из заводи, и быстрое вешние течение подхватило их посудину. Валентиныч сидел на веслах. Он почти не греб ими, а только слегка подруливал. Вода прибыла ещё. По берегам красовался затопленный лес, подмытые деревья, длинными корнями цепляясь за остатки грунта, свешивались над проплывающими в лодке людьми и своими цепкими ветвями, норовили сорвать с их голов шапки

Митяй провалился в небытие. Он вспомнил вчерашний день. Вчера река чуть не сломала его, он прошел где-то по самому краю… Интересно, а смог бы он добраться сюда, если бы был один, без Валентиныча? Кто знает… Эта Димкина вылазка не была похожа на все предыдущие. Эта была подлинная охота, с испытаниями и трудностями, с разочарованием и успехом. Она открывала Митяю совершенно новые, по сей день не ведомые ему горизонты! И несомненно, она будет началом его настоящего охотничьего пути.

Митяй не заметил, как они проплыли уже скрывшийся в воде длинный дубовый гребень и черную, едва торчавшую из воды, крышу избушки, не заметил, как ушли за очередной быстрый поворот. Димка вернулся в реальность напротив открытого займища, где накануне видел кабанов. Он обернулся, притопленные еловые лапы колыхались в потоке холодной воды. Хорошо сейчас хрюшкам — перезимовали, теперь и корма будет уйма, и охотники до августа беспокоить не станут. Лицо Митяя посветлело, а губы расплылись в благостной, ребяческой улыбке. Он тогда еще не знал, что здесь, в водной ловушке, оказалось целое стадо, и минувшей ночью всё оно погибло…

Река протащила лодку по длинному широкому плесу, и скрыла за конечным поворотом пути…

Мы ещё поохотимся..! (окончание)

…Нодья ровно горела в затерянном уголке верховий ночного Керженца, даря ровное, ласковое тепло, уже не молодому человеку. Охотник устроился на самодельной лежанке, сделанной из двух толстых сосновых чурок и тонких осиновых жердей, обильно укрытых пахучим свеженарубленным лапником. Рядом, в котелке, закипал чай, заваренный на брусничных веточках, в соседнем доваривался шулюм из селезня. Дмитрий Лазаревич взял его не по правилам — бесшумно выплывая из-за поворота, стрельнул в замешкавшуюся птицу.

«Бумага есть, а как уж добыть — моё дело!»- считал опытный охотник. «Чай не крякуха! А тушенку есть, на охоте не пристало.» Ночью охотник не спал, лежал, глядя на смиренный огонь, провалившись в свои мысли и чувства. Он вспоминал, как был здесь в первый раз с Валентинычем, как далекой весной взял здесь первого глухаря. «Сколько же минуло с тех пор? Поди вёсен двадцать прошло! Не меньше…»

Двадцать вёсен..! Срок одновременно и большой, и маленький… Это смотря по каким меркам… Мелькали дни, пролетали недели, лето опять сменялось осенью, а вслед за зимой всегда приходила весна! Весна… При одном лишь этом слове, звуке, мысли.., сердце Митяя начинало бешено колотиться в груди, словно стремясь вырваться на волю, во рту пересыхало, и глаза подёргивались влажной поволокой. В ногах вдруг появлялась какая-то непередаваемая лёгкость, и сознание туманилось… Весна..! Хотелось куда-то бежать, лететь, петь, и начинать жизнь заново! Снова и снова! Многое сменилось за эти годы. Многое… Неизменными остались тяга к странствиям, охотничья страсть, и старое отцовское ружьё… Неизменной все эти годы оставалась и песня мошника. Страстная, странная, таинственная, вышибающая слезу и заставляющая бешено колотиться сердце. Нигде на земле больше нет подобных звуков. Она звучала и сотни, и тысячи лет назад. Она звучит и поныне! Не станет нас, наших потомков, а глухарь всё так же будет играть в тишине апрельского утра…

Этот ток был далеко не единственным, и не самым большим, разведанным Митяем за его долгий охотничий путь. Но он был самым первым, и от этого самым дорогим, каждый раз при воспоминании вызывающий трепетные чувства.

Ночь, между тем, шла своим чередом. Время торопилось, неумолимо бежало вперед. Пора было выдвигаться…

Ещё в темноте охотник поднялся на сосновый бугор. Где-то за спиной монотонно шумел весенний поток разлившейся реки. Разбросанные бисером по небу звезды ещё не начали тускнеть, и рогатый месяц нырял между молчаливыми верхушками сосен, лил свой молочный, призрачный свет на еще спящий лес, разбавляя ночной сумрак скудным сиянием… Снег в уреме уже почти весь сошёл, и охотник бесшумно шагал меж тёмных стволов деревьев. Он взял чуть правее, чтобы обогнуть густой ельняк, и вышел на ровное плато вершины.

Глухаря Митяй услышал сразу, едва ступил на мягкий, пружинящий под ногами моховой ковёр. Словно крупные, тяжёлые капли влаги ритмично падали с деревьев на оттаявшую землю: «Кап.., кап.., кап.., кап…» А затем целый град: «Та-та-та-та».., и в кронах сосен как будто прошелестел лёгкий ветерок: «Чшши-чишшичи-ши-чшши-чи…» И опять… Митяй остановился, поправил перекинутое за спину ружьё, и начал подход. Три шага. Остановка… Три шага. Остановка… Старый глухарь играл с хитринкой, иногда вдруг внезапно замолкая после первого колена, и чутко слушая тишину. Но Лазаревич наперёд знал все эти хитрости старого мошника, не торопился, выжидал, и начинал движение лишь с началом «глухих» звуков игры! «Кап.., кап.., кап.., кап.., так-так-так-тк, чшши-чишшичи-ши-чшши-чи…» Три шага… Остановка… Ни ветерка, ни движения в воздухе, и тихо кругом до звона в ушах. Лишь громко стучит в груди, да при движении шуршит, рассыпаясь под сапогами, зернистый, ноздреватый, весь пропитанный талой водой, снег. Стороной протянул вальдшнеп: «Хррр-хррр-хр, цвик!» На соседней гриве забормотал одинокий косач, но осёкся, и замолк. Остановка… И снова тишина… Она давит, словно прижимает к земле, заставляет пригнуться. Глаза привыкли к темноте, и обострённое до предела непередаваемой таинственностью окружающей обстановки зрение, различает уже каждую кочку, каждую валежину, и лежащие во множестве на земле корявые ветки сосен, ощетинившиеся воронками мутовок. Да и темнота в лесу постепенно уступала место апрельскому рассвету…

Солнце в лесу

Митяй подходил уверенно, словно где-то в подсознании его отображался давно знакомый маршрут. Как бы по наитию! Такое с Лазаревичем происходило впервые, и где-то в глубине сознания колыхнулось вдруг удивление. Но лишь на мгновение. Мимолётно… Он шёл как будто во сне, и как бы отчётливо вдруг увидел… себя со стороны: с видавшей виды отцовской двустволкой за спиной, в развёрнутых высоких болотных сапогах, длинной куртке, и шапке повёрнутой козырьком назад. Внимание почему-то не было сосредоточено на подходе к токующему мошнику. Всё происходило машинально, словно ноги сами вели его туда, где в это апрельское утро, повинуясь великому зову природы, огромная, величественная птица совершала тАинство своего отточенного веками брачного ритуала.

Глухарь на дереве

Три шага… Остановка… Создавалось впечатление, что реликтовая песня глухаря звучала где-то в глубине самого Митяя, а в голове кружился каруселью целый калейдоскоп давних, далёких событий… Вот Митяю 13 лет, и он, спотыкаясь о кочки, забыв одеть снятые в шалаше сапоги, в одних чунях, выбегает за изумрудоголовым, сизым селезнем, распластавшимся после выстрела с поднятым словно парус крылом, на глади разлива… А вот уже позже: после быстрого дуплета, эхом откатившимся с противоположного берега, с громким шумом валятся в пожухлый октябрьский камыш, на краю карьера, две тяжеленные, налитые янтарным жиром, кряквы… Вот серая лайка скачет мячом по высокой траве, пропадая вдруг из вида на какое-то время, и прямо в штык поднимает целый выводок тетеревей… И те же тетерева, но уже зимой, чёрными ракетами вырываются из лунок, чуть не из-под лыж, обдавая опешившего охотника облаком колючей, искрящейся на солнце снежной пыли… Вспомнился и давний выстрел.., вот здесь, на этом самом току, по огромному мошнику, сидящему на вершине сосны с раздвоенным стволом…

Три шага… Остановка… Вот уже песня глухаря звучит совсем близко. В лесу основательно развиднелось, и Митяй, сделав последние три шага, укрылся за толстым стволом высокой сумрачной ели, росшей на краю небольшой поляны. От неё остро пахло смолой… Подождав, пока успокоится в груди бьющееся пойманной птицей сердце, и уняв дрожь в руках и коленях, охотник выглянул из-за дерева. Где-то здесь…

Взгляд его как-то сразу остановился на сосне, росшей шагах в тридцати прямо перед ним. Чуть ниже кроны, на отходящей далеко в сторону толстой ветке, в неверном рассветном вязком сумраке, отчётливо виднелось большое тёмное пятно. Оно еле заметно шевелилось, подрагивало, и было живое! «Глухарь! Да, это он! Боже мой, как же всё просто!» Охотник закрыл глаза, и с восторгом слушал призывы могучей птицы. Они шли словно с неба, казалось, откуда-то из глубины вселенной! В них он улавливал некую обречённую грусть, и в тоже время торжественное величие тАинства зарождения новой жизни, какую-то щемящую тоску о былом, и одновременно гимн новой весне, вот этому апрельскому утру, её величеству Природе! В памяти возникла опять та, первая охота. Да, столько вёсен уже прошло… Лазаревич уже давно считал прожитые года по вёснам. Сколько уже вёсен нет Валентиныча… А сколько ему самому ещё их осталось..? Одинокая песня рвалА охотнику душу, воспоминания нахлынули с новой силой, и деться от них Митяю было некуда… Не скрыться, не убежать! Необъяснимая тоска охватила Лазаревича, сжало сердце, а глухарь все пел и пел, задевая самые сокровенные нотки его души. Сколько лесов исходил Митяй, сколько токов нашел, ничего этого больше не будет! Всё! Позади остались поиски и открытия! Лазаревич оглянулся назад, в пучину прожитых вёсен. Нет, его охотничья жизнь, несомненно, была интересной, насыщенной и небессмысленной. Его всегда тянуло и тянет в свои родные места, которых не перечесть, которые радуют его, и придают ему жизненных сил. Он для себя все уже открыл, а новые горизонты пусть покоряет молодежь!

«Нет, мы еще поохотимся! Рано себя пока хоронить, списывать со счетов!»

Обождав немного, когда стало ещё чуть светлее, Митяй выглянул с другой стороны ствола, и под другим уже углом зрения увидел мошника во всей красе… На фоне занимающейся нежной утренней зари, проникающей своим невинным светом в недры нетронутого урмана, огромная птица, запрокинув вверх голову с топорщейся «бородой», и страстно тряся ею в такт звукам своей песни, приспустив крылья и раскрыв веером хвост, медленно поворачивалась на сукУ. При поворотах мошник вдруг на мгновение складывал перья хвоста, и тут же с громким шорохом распускал их снова, ярился, прикрыв в исступлении глаза под набухшими алыми бровями, покачивался под гипнозом непонятной для человека песни! Сосна, на которой пел лесной великан, была … с раздвоенным стволом! От неожиданно пришедшей догадки, Митяй вздрогнул…

Брачный сезон глухарей

Охотник отходил вглубь леса под песню мошника, чтобы не потревожить ток в первозданной тишине этого чудного весеннего утра. Глухарь играл зАрко, яро, без перерыва, всё снова и снова затягивая свою древнюю песню… Остановившись, наконец, в отдалении, охотник подошел к высокой медноствольной сосне, прислонился плечом и обнял рукой могучее дерево. Легкая туманная дымка стелилась над землей, утренняя тишина веяла благодатью и спокойствием, старый пахучий лес кадил ароматами хвои, смоли и мха. Митяй снял из-за спины старую ижевку, и переломил её. В нос ударил запах оружейной смазки, а патронники зияли чёрной пустотой…

«Горький ты, по весне, дружище»- сказал охотник. Улыбнувшись, и подняв голову к светлому уже, высокому небу, Митяй набрал полную грудь воздуха, сглотнул подступивший вдруг к горлу ком, и захлопнул ружьё…

Фото №1 — ЛДмитрий.

Фото №2 — boosell

Авторы

LDmitry, C-300

Обсудить на форуме

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here