Домой Авторские рассказы.На овсах Браконьеры

Браконьеры

6539
0
Лось зимой

Дорогие друзья! Представляем Вашему вниманию работу на форуме volgahunter.ru Димой (LDmitry), Славой (C-300), Сашей (Земляк) и Cергеем Mergen. Авторы попытались сплести реальные случаи из жизни в вымышленную историю, что вполне могла произойти на просторах нашей необъятной Родины.

БРАКОНЬЕРЫ

Глава №1. ЖЕНЬКА

Купить в магазине "Русское оружие"

В спящем, подёрнутом поволокой тумана урмане, матёрый западно-сибирский кобель работал лося. Щедро отдавая голос в глубины Семёновской тайги, он следовал за зверем, гибко извиваясь меж вывороченных ветром корней и держа безопасную дистанцию от сулящих неприятности огромных рогов и копыт. Сохатый, разрезая могучей шеей тягучую грязно-молочную пелену утреннего смога, тёмной тенью плыл по изумрудному покрывалу, расшитому кристаллами кроваво — красной клюквы. Гонимый немой предвестницей несчастья — тревогой, распустившей свою липкую паутину меж стволов и крон вековых деревьев, он судорожно напрягал овальные плюшевые уши, вслушиваясь во взорванную собачьим лаем округу. Временами вставал и раздражённо фыркал раздутыми от волнения ноздрями, испуская в стороны густые клубы тёплого серебристого пара. Возможно, «дитя мудрой природы», вскормлённый и оберегаемый ею, так и остался бы незамеченным для пришедших по его душу людей, если бы не пёс Женька, назойливо оглашавший затаившийся лес своим доносчивым, звонким голосом.

лось в тумане

До лося оставалось не более ста шагов. Кирзовые сапоги охотника по-хозяйски уверенно мяли девственное полотно реликтового болота, оставляя за собой едва различимую цепочку следов в упругой водянистой поросли. Его засаленная фуфайка, некогда синего цвета, подпоясанная брезентовым, в хлам затёртым на швах патронташем, выглядела инородным предметом в лоне влажной колыбели таёжного жизнеустройства. Ещё более неестественно смотрелась заломленная на бок спортивная шапка в красно — белую полоску с надписью «SKY» на боку. Из-под шапки, скрывавшей две небольшие проплешины в масленых прямых волосах, кололи мир два юрких, чёрных как смоль глаза, небрежно очерченных угловатыми, тонкими бровями. Их хозяин, небольшого роста, сутулый, с непропорционально длинными руками и узловатыми пальцами, походил на загулявшего лешака, крадущегося сквозь вязкое непроглядье предрассветной мглы, в потаённые пределы своих зачарованных владений.

Борис Матвеев, двадцати восьми лет от роду, начавший свой охотничий путь шесть лет тому назад, имел на счету много разной живности, но вот лося — благородного таёжного рогача, Матвейка, как звали его в деревне, ещё не добывал никогда. Он хорошо знал эти места, и предвкушая кульминацию сегодняшней охоты, стремился первым подойти к заветному трофею, что б наконец воплотить в жизнь свою давнюю охотничью мечту. Ноздрястый мох, местами укрытый слоем прелых листьев, позволял передвигаться тихо, но в самый неподходящий момент, как это зачастую случается, под ногой предательски хрустнула ветка. Зверь вздрогнул, перешёл на рысь и скрылся за вывороченным корнем огромной сосны. Через мгновение серое пятно стремглав метнулось на чистину…

Одновременно с Матвеевым, егерь-распорядитель сегодняшней охоты — Фортунатов, борясь с выбившимся из ритма дыханием, торопился к облюбованному многими поколениями лосей переходу близ поросшей молодым ольшаником рубки. Умело подстраиваясь под лай своего кобеля, он вышел на край Явленского болота, к изрезанному старославянскими надписями дубовому кресту, ещё крепко стоявшему на месте канувшей в лета староверческой церкви. Обтерев пот с густых, разбавленных проседью бровей рукавом войлочной куртки, и переведя дыхание, он взял оружие наизготовку. Дальше всё происходило словно в замедленном чёрно-белом фильме. Усилием воли разгоняя заторможенные движения действующих лиц, он видел, как подстраивается под работу чужой собаки неизвестно откуда взявшийся Матвейка. И как стреляет в его Женьку тяжёлым «жаканом», приняв за лося — тоже видел…. Самого выстрела Фортунатов не слышал, звук перекрыл крик…

— Ж-е-н-ь-к-а!!

— Игорь… Игорь, проснись, ты кричишь, мокрый вон весь.

— Прости, Дарьюшка, Женька приснился опять.

— Сколько лет прошло, а ты всё сокрушаешься…

Сетчатая кровать с массивными хромированными набалдашниками на голубых металлических стойках пронзила скрипом тишину бревенчатого сруба, нарушив мерное тиканье старых механических ходиков. Лексеич сел, нащупал босыми ногами чакчурки с коричневыми кожаными запятниками, и тяжело вздохнул.

— Двадцать пять почти, а как вчера всё. Вина на мне, недосмотрел тогда…

Резная, обрамлённая дубовыми листьями избушка, опуская к полу отлитые из чугуна шишки, распахнула дощатую дверцу над пожелтевшим циферблатом, и кукушка глухо прокуковала три раза, наклоняя в такт своё крохотное металлическое тельце. Фортунатов встал, накинул на себя потёртую армейскую гимнастёрку, натянул на ноги выцветшее «трёхрублёвое» трико с вытянутыми коленками, поддел ногами мягкие войлочные тапки, и собирая складки на полосатом домотканом половике затёкшими ногами, вышел на крыльцо.

Иссиня-чёрный квадрат двора, очерченный тенями покосившихся деревянных сараев, дремал под неусыпным оком безмолвного, ночного светила, протяжно дыша прохладным утренним туманом. Где-то за околицей гулко залаяла собака, наполняя звенящую тишину тугим, наваристым басом. Её голос, отражённый от тёмной витой каймы соснового бора, загулял деревенскими переулками, постепенно затухая, словно проживая свою собственную, независимую, но коротенькую жизнь. Лексеич глубоко вдохнул, наслаждено втягивая ноздрями влажный, насыщенный медовым ароматом августовских соцветий воздух, и присел на посеревший от времени, подгнивший порожек. Чиркнул спичкой, заполняя тёплым оранжевым светом отдалённые пределы открытого по фасаду двора, и жадно затянулся мятой папироской.

полная луна

Пальма, бело-каштанового окраса дворня, выдвинувшись на полкорпуса из конуры, навострила на хрящах висевшие уши, и затарабанила по стенке фанерной будки закрученным в дугу пушистым хвостом.

— Ну что, Пальмушко, вот и дожили. — в полголоса промолвил старик, разминая останки папиросы о дно пустой консервной банки. Светает, скоро палить начнут…

Собака, наклонив голову на бок, замерла, с надеждой вглядываясь в глаза своего хозяина, казалось, не смея предположить.

— Да, да, правильно понимаш, открытие… Давай собираться.

Глава №2 ЛЕКСЕИЧ.

Рассвет разжигал кострище юной зари, разгоняя лучами, скользящими меж стволов корабельных сосен, остатки ночного тумана. А тот осторожно, избегая участи быть окончательно поверженным нарождающимся всесильным Ярилой, падал на траву и хвою пробудившихся от забытья деревьев, звенящей, хрустальной россыпью, омывая своей девственной прохладой остатки предутренних переживаний.

рассвет в лесу

Расшитая искристым бисером тропинка, вальсируя по ситцу полевых многоцветий, отвернула вправо и устремилась к пологому склону, густо поросшему кучерявыми кустиками крупляники. Лексеич спустил Пальму с поводка и вложил приклад своей МЦ-шки в левое плечо. Собака встала на ветер, и прихватив крепкий запах тетеревиных набродов, заходила нешироким челноком по склону залитой светом лощины, резко меняя направления, словно шарахаясь по запутанному, видимому только ей лабиринту. На мгновение встала, затем, ускорив темп, заюлила меж плотных пучков шиповника, пробивая грудью стесняющие движения заросли.

— Ф-р-р-р-р !!! Послышался звук подъёма, и Пальма выстрелила свечой, поджав к груди одетые в белый «чулок» лапы.

— Балуешь! Птаха! — прикрикнул было на неё хозяин, провожая взглядом потревоженную коноплянку. Но в ту же минуту, наполняя ложбину скрипящим квохтаньем, из травы, словно «чёрт из табакерки», рванула тетёрка.

— Старка! — привычно скомандовал Лексеич, поднимая изготовленный ствол к верху. Пальма, давая свечу за свечой, упала в пучок сплетённой в ком вики и замерла. Выводок, не в силах больше сдерживаться, шумно снялся со склона, и прерывая свободное планирование частыми взмахами округлых крыльев, потянул низом. Фортунатов вскинул ружьё в правое плечо, чертыхнулся, переменил сторону и попытался поймать подслеповатым глазом цель, тщетно стараясь разглядеть размытые контуры чернышей в слепящих лучах восходящего солнца, тогда как те не меняя направления удалялись прочь, унося с собой возможность верного выстрела…

— Фу ты, растяпа! Ну, ни как и ни как!

По рождению Игорь Алексеевич Фортунатов был правшой, но окалина, однажды попавшая ему в правый глаз, навсегда лишила его половины зрения. Не привыкший запросто сдаваться, он со временем наладил стрельбу с левой, однако в азарте частенько путался. Чтобы избежать этого — старик заранее вкладывал приклад в левое плечо, и нёс перед собой раскачивающееся в такт шагам оружие, подходя к очередному потенциально добычливому месту.

— Лексеич, ты прям Мюнхаузен! — бывало по-доброму подначивали его мужики.

— Ничего, посмотрим ещё за кем верх будет! — хитро щурясь, парировал тот, понимая, что уверенная стрельба для него осталась в прошлом…

— Ну что там у тебя, Пальма?

Сука обернулась и оскалила ряд стиснутых острых зубов.

— Тубо!!! Я вот тебе, вражина!

— Ты смотри- ко, семь лет с тобой борюсь, а ты знай своё. Ну-ко!!!

Старик двинул коленом бок собаки, и та неохотно отступила от придавленного петушка.

— Молодец, молодец!

Пальма завиляла хвостом, и ткнулась влажным носом в тушку добытого тетерева, уже не хватая его.

— Ну что, с полем, кормилица?!

Лексеич перехватил висящее за плечом ружьё за приклад, поднимая его над колючими кустиками шиповника, и зашагал в направлении бора, к знакомому ему с детства лесному болоту, на ходу приторачивая трофей к засаленному кожаному подвесу.

Елохово, как называли его деревенские, представляло собой продолговатую лужу, подмявшую под себя мягкий слой торфяника и питавшуюся прохладным ручейком, янтарные струны которого развлекали забывшуюся в томной истоме округу своими чистыми, бархатистыми переливами. Здесь послевоенный мальчишка Игорь Фортунатов, начинал свой охотничий путь ловлей певчих птиц, заменявших неискушённой детворе недоступные в ту пору игрушки, ровно так же, как и многие его сверстники, не знающие благ цивилизации и предоставленные самим себе и воле случая. Именно этот случай, давший начало руслу его охотничьей судьбы, вспомнился ему сегодня во всей своей красе и с мельчайшими подробностями.

Тогда, тринадцатилетним подростком, сторонясь посторонних глаз, он пришёл сюда вооружённый дедовой дульнозарядкой, с развитыми от времени концами стволов. В импровизированных рожках, изготовленных из бамбуковых лыжных палок, вставленных в самодельный тряпичный патронташ, ждали своего часа охотничьи припасы, рассчитанные на четыре несомненно точных выстрела. Дождавшись рассвета, юный охотник зарядил свою «фузею» на глаз отмерянным дымарём и сечкой из сапожных гвоздей, плотно запыжевал стволы свежим выпуском «Известий», надел на брандтрубки центробой, закрепив его на всякий случай пластилином, и пригнувшись, шагнул в стену островерхой прибрежной осоки. Мёртвая октябрьская вода обожгла икры, заполняя короткие сапоги холодной чёрно-коричневой жижей. Игорь, превозмогая отвращение к окутавшей его ноги желеобразной слизи, прокрался на сколько было возможно, выпрямился чтобы осмотреться, и увидел трёх чирков, отдыхающих между разветвлённых корней плакучей ивы.

Чирки

Маленькие комочки, с мягкими кашемировыми клювиками, покачивающиеся на полупрозрачной, подсвеченной лучами восходящего солнца глади чайного цвета, никак не подходили на роль его первой серьёзной добычи. Ими хотелось любоваться, а уж ни как не убивать, но другой дичи в поле зрения не было. Навскидку до уточек было около шестидесяти шагов. Он вернулся на берег, лёг на спину и вылил из сапог воду. Затем снял на два размера большую ему обувку, размотал склизкие, пропитанные сапропелем портянки, и тихо ступая босыми ногами по прелой листве, стал скрадывать дичь, скрываясь за толстым стволом раскоряжистой ветлы, и не обращая внимания на пронизывающий тело холод. До уток оставалось десять шагов. Сердце бешено колотилось, передавая волнение рукам, держащим оружие на изготовке. Игорь наклонил корпус вправо, привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть за плеть узловатых корней, ревностно оберегающих покой своих беззащитных квартирантов. Встревоженные свистунки плавно отчалили от берега, взбороздив зеркальную поверхность вереницами клиновидных разводов. Не меняя положения, юноша направил стволы в сторону добычи, и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок, но выстрела не последовало. Уточки дружно оттолкнулись от воды и ринулись прочь от возникшей нежданно опасности.

Утки улетают

Незадачливый охотник, потеряв голову от неожиданности, выстрелил ещё раз. Приклад больно рубанул ребром металлического затыльника по неокрепшему плечу, послышался удар о воду, и всплески раненой дичи. Когда рассеялся дым, и он взвёл курок на повторно заряженном впопыхах стволе, то вместо чисто битой дичи, на воде немым укором за напрасно загубленную птицу, плавали лишь белые кудряшки перьев. Чувство стыда, в горячке брошенное взбунтовавшейся совестью в лицо обескураженного юноши, багрянцем разлилось по щекам, напряжённо пульсируя в висках кипящей струёй адреналина.

— Не быть мне охотником, ни по чём не быть… — прерывая всхлипывания шептал Игорь, утирая солёные слёзы грязной ладошкой.

Было это без малого шестьдесят лет тому назад. С тех пор до неузнаваемости изменилось болото, отгородившись от назойливого мира густыми зарослями ольхи. Деревня, в которой Лексеич прожил всю свою жизнь, почти перестала существовать, и сама страна с её новыми, запутавшими его окончательно ещё в “девяностых”, законами, была уже другой. Никому не нужной стала кузня, в которой он честно проработал добрую часть своей сознательной жизни. Её просто разобрали на кирпич ушлые дачники, ринувшиеся с расцветом российского капитализма из смрада душных городов в лоно первозданной природы. Больше нельзя было свободно охотиться в лесу, так как его арендовал один из скороиспечённых толстосумов, оставив на общее пользование болотистую окраину, разрезанную серпантином местной речки Чёрной. Закончивший свою трудовую карьеру егерем, Фортунатов не понимал сути и смысла современных преобразований, запрещающих деревенским заниматься законным охотничьим промыслом в родных угодьях, и переводя на нет шлифовавшуюся поколениями охотничью касту, являющуюся рачительными хозяевами и защитниками кормящему их семьи, лесу. Может, был бы помоложе, стоило бы разобраться, а теперь уж что — дожить бы отписанный ему срок, оставаясь при любимом деле до коле будет возможно, пристраиваясь к чуждым его разумению реалиям.

Меж тем собака, прервав мерно льющиеся мысли старика, галопом бросилась к известному ей болоту, шумно раздвигая частокол плотно переплетённой зарослями зелёного хмеля уремы. Послышались всплески, а за ними хлопки многочисленных крыльев. «Чирьё!» — догадался Лексеич по звуку, издаваемому утиными взмахами. Через секунду чавканье собачьих шагов дополнил резкий звук подъёма, вслед первой партии уток.

— Ага, кряковьё чирков на убой пустило, а сами затаились до времени! Ничего, подождём — не меняя позы, думал старик, провожая взглядом десяток маленьких уточек, чертящих замысловатые траектории своего непредсказуемого полёта восвояси. За ними, шумно разрезая воздух натруженными крыльями, словно стратегические бомбардировщики, на выстрел выкатили две «плетюхи». Резкий хлопок перекатами эха наотмашь ударил по меди натянутых тетивой сосен, и перекличкой раскатился по дальним рубежам пробуждающегося бора. Где-то в глубине его влажной утробы вздрогнул нависший над валежиной куст малины. Сбивая крупные капли с хаотично переплетённых плетей на замусоренную сухой хвоей землю, совершенно беззвучно поднялась бурая голова с плоским лбом и маленькими чёрными глазами. Раздувая влажные ноздри, медведь втянул прохладный воздух, коротко фыркнул, отвернул в сторону развороченного им с вечера муравейника, и косолапо переваливаясь с лапы на лапу, засеменил прочь от потревожившего его звука.

Крякуша, свернув шею, тряпкой упала в одиноко растущий куст калины, закончив свой полёт глухим шлепком о рыхлую сырую землю.

— Вот сколько лет охочусь, а мушку никогда не вижу. Как стреляю? — размышлял Алексеич, поднимая с поросшего гонобобелем берега отстрелянную гильзу.

— Иди сюда! Вот где!

Шоколадная сука пулей выскочила из зарослей. Встала супротив битой птицы, поджав правую переднюю ногу, и оглянулась на хозяина, словно пыталась удостовериться в правильности своего предположения.

— Там, там. Иди давай!

Пальма, неохотно ступая по влажному краю лесного ручья, в один мах перепрыгнула на противоположный берег. Завиляв баранкой шикарно одетого хвоста, в два перехвата схватила тёплый трофей поперёк овального тела, и послушно принесла его к ногам своего хозяина.

— Молодец! Ну точно в тебе не без легавой!. — широко улыбаясь промолвил Лексеич, поднимая утку над клацающей ровными рядами белоснежных зубов, собачьей пастью.

— Хватит! Тубо! Разыгралась, понимаш! Иди вперёд!

Охотник привычным движением подвесил чисто битую дичь к поясу, и зашагал дальше, по руслу ручья вытекающего из Елохова болота — к речке, раскачивая в такт шагам, висящей у бедра добычей. Завалы, образовавшиеся в результате случавшихся последние года ураганных ветров, ломавших корабельные сосны пополам словно спички, местами изменили знакомый Лексеичу лес до неузнаваемости, и отняли возможность ходить знакомыми ему тропами.

— Смотри-ко, Пальма, не пролезти нам тут с тобой… Давай-ко балкой обойдём. Крюк большой конечно, но всё ж лучше чем верхами-то лазить.

Балка, густо поросшая малинником, широкой лентой извивалась параллельно руслу Чёрной, и сходилась с ней в семи километрах ниже. Редкие сосны раскиданные по пологому склону оврага, местами были выворочены с корнем, и поверженные лежали на мягкой земле, поджав под себя обломанные ветви. Пальма, обегая одну из них, вдруг ощетинилась, поджала хвост и кинулась в ноги хозяину.

— Что ты милая? – удивлённо спросил Фортунатов. Но тут сменивший направление ветерок ударил ему в нос резким запахом псины. Лексеич насторожился и окинул опытным взглядом округу. Его цепкий взгляд выхватил еле заметную дорожку сбитой росы с бархатистых листьев малиновых кустов.

— Мишка стало быть объявился… Ну ничего, ничего, Пальма, успокойся. Не до нас ему, малинкой лакомился, а мы его спугнули…

Фортунатов склонился над небольшой лужицей в краю которой виднелся отпечаток мощной пятерни, заканчивающийся рваными полосами вспоротой когтями земли.

— Смотри какой, Пальма! Центнера под три, не меньше!

Но собака, зажав хвост между лап, сгорбившись, стояла поодаль, опасаясь незнакомого ей, но инстинктивно опасного запаха.

— В сторону хутора пошёл… Хозяин! Пойдём и мы сторонкой… Пойдём-пойдём! Не опасный он, не боись!

Для Лексеича, как в прочем и для многих других, сегодняшний день был особым. Открытие осенней охоты знаменовало конец межсезонья, с его монотонными домашними заботами, и давало начало руслу другой, незатейливой на первый взгляд жизни. Жизни, в которой он, списанный обществом человек, становился востребованным звеном в цепи мудрого мироустройства. Носителем вечных ценностей, знания о которых выводят охотничий процесс, да и саму жизнь в природе, на её лоне и по её законам, из двухмерной плоскости чёрно-белых суждений, в трёхмерное, многополярное измерение. Измерение, богатое оттенками самых разных эмоций, порой приводящих в замешательство рассудок, но оставляющих при этом нетронутой человеческую душу…

тихая заводь

Таких праздников в жизни Лексеича было далеко за полсотню, и большинство из них проходили здесь, на песчаном берегу Чёрной, близ искусственной дамбы, остановившей плавное течение свободной реки в угоду захлестнувшей когда-то страну мелиорации. Не изменяя сложившейся за десятилетия охотничьей жизни обычаю, он и сегодня пришёл сюда — к месту ушедшего в историю, но живущего в его памяти охотничьего бивака, нЕкогда процветающего, а теперь исчезнувшего вместе с большинством своих обитателей. Снял с себя тянувшую плечи ношу, и аккуратно уложил её на почерневшую от времени, местами подгнившую валежину. Скинул, ставшие неподъёмной обузой, болотные сапоги. Закатал влажные от ходьбы брюки и зашёл в прохладную, коньячного цвета воду. Сладкая истома, пришедшая на смену жарким тискам, сковывавшим намятые стопы, потекла по телу прохладной волной, гоня перед собой стайки колючих мурашек.

— Ну? Чего ждёшь? Давай сюда! Благодать-то какая, Пальма!

Затем сдвинул широкополую шляпу на затылок, почерпнул огромными ручищами воду, и бросил ее в раскрасневшееся от ходьбы лицо. Пальма смешно забарабанила по водной поверхности широкими лапами, и заводила задранным кверху влажным носом, пытаясь отыскать причину, заведшую сюда её хозяина.

— Сейчас, Пальмушко, охланимся маненько, да костерок организуем. Кака охота, без костерка-то? Костерок — он глаз радует, и душу греет! А к нему-то и сальце у нас имеется, и настоечка клюквенна. Чем не праздник? А шулюм вечерком уж, с бабкой заварим, любит она охотничью стряпню-то.

Пальма, не обращая внимания на болтовню хозяина, озабоченно напрягла уши и круто отвернула к берегу.

— А это кто? Никак гости?– заинтересованно спросил Лексеич, оборачиваясь на глухой звук двигателя. Через минуту на берег, натужно тарахтя механическим нутром, медленно выполз квадроцикл. Наездник четырёхколёсника, лет девятнадцати на вид, держа руль одной рукой, внимательно вглядывался в светящийся экран устройства в оранжевом корпусе. Его худощавую фигуру скрывал камуфлированный в зелёно-голубую цифру костюм с вышитой надписью «Sitka» на рукаве. За спиной блестел воронёным стволом новенький пятизарядный полуавтомат с чёрной пластиковой ложей и ярко красной оптоволоконной мушкой. Совершенный, шаблонный вид незнакомца, казалось только что шагнувшего сюда с экрана телевизора, резко контрастировал с образом Фортунатова, обременённым густой белой бородой, и венчавшей макушку седой головы широкополой фетровой шляпой.

Пальма выскочила на берег, поджала хвост и недружелюбно бафкнула сквозь сомкнутые губы. Парень перевёл взгляд.

— Здравствуй, мил человек! – поприветствовал его Лексеич, выходя на тёплый песок, и оправляясь по-военному.

— Здравствуйте!

— Заплутал, что ль?

— Да вот, ехал к дамбе, навигатор привёл к завалу, а с собой ни пилы, ни топора.

— Что ты, разве можно в лесу без топора-то. Ну, ничего, сейчас расчистим с божьей помощью.

— Меня Лексеичем кличут. А ты кто же будешь? — спросил Фортунатов, обтирая мокрое лицо и шею клетчатым носовым платком.

— Максим Крайнов. Я сын Алексея Сергеевича Крайнова, он лес тут арендует.

— Вона, что. А что ж, раньше-то я тебя не видел?

— Я в Питере, на юридическом учусь. Дома редко бываю.

Лексеич поднял с земли потрепанный солдатский вещмешок, и достал оттуда небольшой топорик с завёрнутым в кожаную рукавицу лезвием.

— Вот и инстрУмент. Сосенки не толстые, потихоньку перерубишь.

Старик передал топор новому знакомому, сам сел на лежавшую рядом, поросшую зелёным бархатом мха валежину, и закурил, с наслаждением пуская к небу сизоватые кольца табачного дыма.

— Значит ты, Максим, поохотить с отцом решил?

— У отца открытие ответственное, вот попросил егерю нашему помочь. — ответил новый знакомый, звонко стуча топором по тугому, смоляному стволу.

— А егерь, стало быть, Матвеев?

— Да, а Вы знакомы?

— Как же… В деревне все меж собой знакомы… — и,немного помолчав, продолжил, — И чем же нонешное открытие так ответственно?

— Гости важные будут, из прокурорских. Отец обещал им охоту устроить, а утки мало в этом году. Вот Матвеев и предложил в окрестностях домашнюю скупить, да выпускать на выстрел. Я как раз уток к плотине и везу.

— Это как же выпускать?

— Так… Из-за укрытия…

— И ты считаешь это охотой? — растерянно спросил Лексеич.

— Конечно. А что не так?

— Это ж убийство на потеху…

— Ну Вы-то своих тоже не на дороге нашли! — с улыбкой ответил парень, кивая в сторону лежавших на выворотне трофеев.

— Дык, я охотой дОбыл, как положено…

— А, в чём отличие? Одинаковое убийство.

— Я дОбыл, сынок…

— Какая разница? Погибшей птице всё равно как вы это назовёте. Только от нас природе ущерба никакого, люди деньги получили. Всем хорошо.

Парень невозмутимо продолжал крошить поверженное дерево, соря на землю ароматно пахнущими щепками.

— А как же душа? Ей что останется? — взволновано продолжил старик, забыв о дымящей в руке папиросе.

— А что душа? Печень вот, сердце, селезёнка – это реальное, а её не видел никто, домыслы одни…

Закончив с работой, парень тяжело дыша сел на вездеход и поблагодарил за помощь.

— Вечером салют на пруду будет и барбекю. Приходите.

— Ну да, салют, как же…

И словно оправившись от хлёсткой пощёчины, нанесённой холодной логикой парня, продолжил: Спасибо, стар я, для салютов-то…

— Ну, как знаете. Досвидания, ещё раз спасибо!

Квадроцикл, мягко урча двигателем, скрылся за поворотом поросшей пыреем грунтовки, дохнув в кристально чистый воздух хвойного леса сизым маревом выхлопных газов.

«Э-э-эх, паря, каким же богам тебя молиться приучают…?» — на выдохе, одними губами промолвил старик вслед стихающим звукам внедорожника.

Равнодушное солнце ослепительным шаром катилось по верхушкам вековых сосен, отражаясь в торфяном настое тёмных вод Чёрной. Над его остывшим отражением разноцветные стрекозы, вибрируя слюдой прозрачных крыльев, на полном ходу прошивали комариные тучи и растворялись в плотном прозрачном воздухе, наполненном пряной приправой пёстрого многоголосья звуков. Лексеич интуитивно потянулся за куревом, ткнул в жилетку ещё тлеющей беломориной и, обдав себя фонтанчиком оранжевых искр, очнулся от внезапно нахлынувших мыслей. Из осоки, смачно чавкая грязными лапами, выкатилась Пальма, неся в пасти неокрепшего хлопунца. Фортунатов отстранённо разжал её челюсти, вынул невредимую птицу и, придерживая рвущуюся собаку, выпустил беззащитную утку обратно. Почувствовавшая свободу крякуша на хлопках ринулась в спасительную реку, и, вспенив тёплую воду перепонками оранжевых лап, нырнула, оставляя стремнине лишь пяток белых кудряшек перьев. Старик протяжно вздохнул и повернулся к удивлённой собаке.

— Что же так ноет внутри, если нет её, души-то? А…Пальма…?

Охотник с собакой

(Продолжение следует)/ Обсудить на форуме

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here